— веселый малый, повеса. Именно то, что нам нужно.
— Ну-ну…
— Вы вели телемарафон в пользу пострадавших от землетрясения, так ведь? Темными аферами или сомнительными любовными историями вы не прославились.
— Что-что? — удивился Клаус.
— Во всяком случае, ничего такого за вами на памяти нашей публики не было, — усмехнулся Кротхоф. — Малыш, вы не знаете себе цену. К тому же ваш брат — сенат- президент Земельной палаты! Он — почетный гость нашего первого шоу. Понятно?
Клаус скривил такую рожу, словно его заставили есть лимон, посыпанный перцем.
— Это жуткий реакционер, — произнес он, — и немыслимый скупердяй!
Кротхоф втянул воздух, закрыл глаза и сделал характерное движение пальцем у виска.
— Что я слышу?! — воскликнул он. — Вы враждебно настроены к собственному брату? Это что — вы в контрах с традициями или не уважаете гражданское законодательство? Но он необходим нам для первой передачи, и вы должны поговорить с ним и заручиться его согласием участвовать в ней. Майнинген, вы дадите мне честное слово, что помиритесь с братом в присутствии по крайней мере двух фотографов.
— Кротхоф, — прервал его Клаус, все более возмущаясь, — что вам взбрело в голову?
— Я говорю достаточно ясно, черт побери! — заорал тот. — Майнинген, поймите и постарайтесь получше усвоить одно: в настоящий момент каждый ваш шаг сопряжен с риском, как у акробата под куполом цирка! Малейший скандал — и вы свернете себе шею и будете навсегда потеряны для почтеннейшей публики.
— Но я…
— Ваш брат — очень влиятельный человек. У него безупречная репутация. Помиритесь с ним, пожалуйста, и пригласите его к нам. Я, Эрих Кротхоф, прошу вас.
Клаус не мог понять, что произошло с шефом. Никогда еще «старец» не говорил так искренне, даже нежно, без обычной театральности, без обычного «грома». Может, он действительно к нему расположен?
— Ну что же, если это в самом деле необходимо, я сейчас же позвоню Леонгарду.
— Да, сделайте одолжение. И если хотите, можете позвонить Еве.
Клаус покраснел как рак и занервничал:
Еве… да… непременно.
— Она уже все знает Ева первая, с кем я поделился своим планом. Это вам ни о чем не говорит? Она постоянно держит вашу сторону. Мне кажется… Впрочем, нет Это ее дело. Я в ее дела не вмешиваюсь.
Кротхоф поднялся. Клаус последовал его примеру. Он был рад, что разговор подошел к концу. Ему нужно было еще раз все спокойно обдумать.
— Дайте мне перевести дух, сказал он. — Завтра я снова буду у вас. Идет?
— Сказано — сделано! подтвердил Кротхоф. — Ну вот и кончился ваш «отпуск»… И еще: вы должны непременно сразу мне сообщить, если что-нибудь случится.
Да. Что-нибудь непременно произойдет. Хотел же он разорвать контракт с «Космо- Телем» и податься в Африку… Он рассмеялся.
— Это больше не актуально, подумал он вслух.
2
Клаус хотел отворить дверь, но ее открыли снаружи, и вошла Ева Кротхоф.
— Папа! — начала она громко. — Клаус! Как жаль, что я пришла слишком поздно. В этот великий час мне хотелось быть рядом.
Кротхоф поспешно надел пиджак.
— Ну кто мог подумать, что ты хотела быть здесь, — выразил он сожаление, завязывая галстук.
— Ничего! Поздравляю.
Она схватила отца за нос, что тому, очевидно, нравилось, и он просиял, прежде чем Ева поцеловала его в лоб.
Кротхоф был широк в кости, массивен, а дочь его, в противоположность отцу, была хрупкой и стройной, но невысокой. Отец тоже был небольшого роста, но она едва доставала ему до плеча, и то только тогда, когда носила туфли на высоких каблуках.
Ева засмеялась и повернулась лицом к Клаусу:
— Ну, как чувствует себя будущий любимец публики?
— Так, словно его прокрутили через мясорубку.
— Все будет нормально, — заботливо успокоила Ева и испытующе посмотрела ему в глаза своими большими черными глазами, в которых ничего не отражалось. Она вскинула брови, так что на лбу образовались глубокие складки, и вдруг стала похожа на отца.
— Тебе, очевидно, придется остричь свои длинные волосы, прежде чем ты появишься на телеэкране, — заметила она иронически. — Или тебе хочется завоевать популярность у хиппи?
Кротхоф рассмеялся, поперхнулся и закашлял. Ева крепко хлопнула его по спине, и ему полегчало.
Ева, как всегда, выглядела прекрасно, словно только что вышла из модного салона. Она была одета в брючный костюм из светлой антилоповой кожи; сиреневая шелковая шаль оттеняла бледность ее лица, которое резко контрастировало с черными, как вороново крыло, волосами. Сиреневые же перчатки и ядовито-зеленая сумка, перекинутая через плечо, дополняли наряд и подчеркивали ее кокетливую грацию. Словом, глядеть — не наглядеться!
— У меня ошеломляющие новости, — сказала она и опустилась в кресло для посетителей. — Представьте себе, я получила сегодня утром телеграмму. Из Зальцбурга. Маделина Растиньяк внезапно заболела и вынуждена отказаться от сегодняшнего выступления. Моцарт. Концерт для фортепьяно. Опус 23 A-Dur. Я вскочила как ужаленная. А послезавтра, — нет, через три дня — вечер сонат: Шуберт и Бетховен.
Она выпалила все это, словно наэлектризованная, глядя поочередно то на отца, то на Клауса. Затем, взяв себя в руки, снова приняла холодный, небрежный вид.
— Поздравляю, — сказал Клаус.
— Минутку! — нахмурился Кротхоф. — Сегодня вечером? Так сразу? Не будет ли это несколько…
— Ах, что ты. Я это уже играла, — пояснила Ева. — Моцарта я сыграю с закрытыми глазами. Одной репетиции с оркестром и дирижером вполне достаточно. Я уже туда звонила и обо всем договорилась. Практически я уже в дороге, папа. Я зашла только для того, чтобы предупредить тебя, что еду.
Она поднялась из кресла и подошла вплотную к Кротхофу.
— Сплюнь три раза через левое плечо, — сказала она.
Кротхофу ничего другого не оставалось, как выполнить приказание дочери и трижды плюнуть.
— Ты тоже, — обратилась она к Клаусу.
— Я тебя немного провожу. Я уже собрался уходить.
