Он прошел лесом, обходя усадьбу Мамонтовых. И опять сорвался на свой бег.
Ему вдруг вспомнились Выдубецкие пещеры и то страшное лето, когда подхватил холеру. Могло бы и не быть Абрамцева…
Он прислонился спиной к дереву. Дуб был шершавый, но не грубый. Затаил дыхание, словно проверял, как было бы без него… И не поверил этому. Без него нельзя.
Вдруг тихо, счастливо заржал на конюшне совсем еще молодой жеребец. Тоже, наверное, показалось, что без него миру никак нельзя.
Васнецов улыбнулся и, улыбаясь, пошел на конюшню.
– Пошто ранехонько так? – удивился конюх.
– А вот лошадей посмотреть.
– Погляди, – согласился конюх. – На лошадей с утра поглядеть очень хорошо, да не всякому годится.
– Это почему же?
– А уж потом ни сбрехать, ни съязвить. Совестно будет. Потянешь руку к чужому, а в спину тебе словно кто смотрит.
– Ну а как же цыгане?
– А что мне про цыган думать? – осердился конюх. – Я – человек русский. Я про наше тебе говорю.
Васнецов залюбовался рыжим, сверкающим молодыми боками конем.
– Лис! – нежно сказал конюх. – Лисынька – солнышко наше. Веришь ли, барин, солнца нет, а коли Лис стоит на конюшне, то чудится, что на дворе солнце.
– Верю, – согласился Васнецов. – Только что это ты меня барином обзываешь? У меня ни кола, ни двора. Всего моего – руки да жена с детишками.
– Ну дак это к слову сказалось. Не бери себе в голову, – успокоил конюх. – Мы ж ведь тоже с глазами. Видим, как маетесь у своих картинок.
– Скажи, а нужны ли наши картинки-то?
– Ну а как же? Коли деньги дают – нужны.
– Я про другое. Тебе они нужны?
– Мне? – Конюх подергал себя за мочку уха. – Я в комнатах-то и не бываю. Я ведь тут, с лошадьми… Да погоди ты огорчаться! Больно быстро скисаешь. На пасху дочке моей Елизавета Григорьевна книжку подарила с картинками. Так ведь не оторвешь. Глядит и глядит! Я даже спрашиваю, чего глядишь? Чего нарисовано, то и есть, иного не прибудет. А она отвечает: ну и ладно, что не прибудет. Мне и так красиво.
– Спасибо, – сказал Васнецов и поклонился.
– Ты чего приходил-то?
– Да ведь поглядеть.
– Вот и тебе спасибо. Один любуешься – хорошо, а когда вдвоем – уже два хороша.
Васнецов пошел было быстро, да остановился. В углу у стены увидал огромного черного тяжеловоза.
– Ого-го!
– То-то и есть, – согласился конюх.
– А нельзя ли его днем привести к Яшкину дому? Я бы его порисовал.
– Отчего же нельзя! Хозяин скажет, что можно – приведу.
– Мне и Лис, пожалуй, будет к месту.
– И Лиса приведу. Савва Иванович скажет, и приведу.
Май еще не наступил, а уже носились в вечернем теплом воздухе майские жуки.
Городошники тоже начали сезон недели на две раньше обычного. Савва Иванович бросал биту, целясь в городки только глазами, а Виктор Михайлович обязательно выставлял перед собой палку, очень долго щурил левый глаз и потом метал тяжелую биту необычайно резко, и городки от его удара взмывали в воздух брызгами.
– Да, – сказал Савва Иванович, проиграв первую партию на три фигуры, а вторую на две. – Из тебя, Виктор Михайлович, хороший бы молотобоец вышел.
– Просто везет сегодня, – оправдывался Васнецов. – Я ведь, бывает, мажу, а нынче все в цель да в цель.
Вернулась из церкви Елизавета Григорьевна. Пошли в гостиную.
– Пора бы нам от мечтаний о церкви перейти к делу, – сказала она, занимая свое место у самовара.
– Да я уж говорил с Самариным, – откликнулся Савва Иванович, – обещал в конце мая быть и начать. Только у нас-то с вами даже проекта до сих пор нет. Поленовские часовенки хороши, но нужна церковь.
