восемь, Тане было четырнадцать.
По такой детворе как не заскучать? И Виктор Михайлович скучает, по два раза на неделе пишет письма.
«Ухожу на работу в половине 9-го до 12, потом с 3 до 5. Более нельзя еще работать – темно. Устаю к вечеру очень… Никуда не хочется ходить… У Праховых все та же канитель… Посетители ихние, кроме прежних, – всякий неприятный сброд… Тебя-то, голубушка, очень уж жалко – сколько тебе забот, хлопот, боли… Ну, милая, не унывай… люблю тебя! Не грусти, дорогая! Деток моих милых: Таню, Борю, Алешу, Мишу и Володюнчика, – целую крепко! Маму не обижайте и помогайте ей!.. 30 янв. ждут эмира Бухарского в Киев – опять, вероятно, потащат в собор – мешают только».
И еще через несколько дней.
«Скучно, скучно, моя голубушка! Дело тянется-тянется… на дворе все туманы, слякоть, темень! Хоть бы солнышко выглянуло, светлей бы на душе стало».
Ошибся в размерах со «Страшным судом». У Аполлинария неприятности, ни одной его картины не купили на Передвижной выставке.
«Немножко не радует отношение к тебе передвижников, а, впрочем, дуй их горой! – советует старший брат. – На всякое чихание не наздравствуешься. Гораздо важнее холодное отношение к картинам Павла Мих. – это действительно стоит задумчивости… Не следует готовить к выставке и ставить много картин, более двух больших ни в коем случае не следует ставить…»
Кончилась еще одна киевская зима. А весна на Украине прекрасна. Работа начала спориться, и настроение поднялось.
«Радуюсь поступлению Алеши в гимназию, – пишет Виктор Михайлович 23 мая. – Поздравляю его с таким важным шагом в жизни!.. А еще более поздравить с успехом должно тебя, моя дорогая Шура, за твой труд и терпение – троих подготовить в гимназию – не шутка!..»
С весною прибыло света, работы и помех… Поглядеть собор явился один из великих князей. Следом знакомый из Вятки. Этот не только для просмотра, по и с настойчивым предложением написать для иконостаса вятского собора Александра Невского ни много ни мало – шестьдесят два образа!
И хоть это заказ земляков, пришлось отказывать.
Но слава была уже очень велика, спрос на Васнецова все возрастал.
Для Георгиевской церкви в Гусь-Хрустальном Виктор Михайлович написал четыре огромных холста: «Голгофу», «Сошествие во ад», «Страшный суд», «Евхаристию». Кроме того, для алтаря им исполнен эскиз мозаики «О тебе радуется благодатная» и рисунок бронзового иконостаса с эмалью. Десять лет отдал Васнецов этой работе, а сохранилось из оригиналов только два произведения: уже в наши дни восстановлены «Страшный суд» и мозаика «О тебе радуется».
Создавал Виктор Михайлович иконы и картины для собора Александра Невского в Софии, для церкви в Дармштадте. Писал образа по заказу царской семьи для коронационных и свадебных торжеств, откликался и на иные заказы религиозного содержания. Большинство этих работ разошлись по белу свету, а среди них есть произведения замечательные. Сужу по голове Иисуса Христа в терновом венке, которую видел у К. П. Вендланда.
Много, очень много сил забрала у Васнецова религиозная живопись.
Молодой Нестеров уже на лесах Владимирского собора понял: втянуться в религиозную живопись – значит обречь себя на художественную немочь. Васнецов же, при всей мудрости, думал иначе. Он, видимо, настолько уверовал в могущество своего таланта, что пытался увлечь русских атеистов своим искусством.
Еще продолжалась работа в Киеве, а Виктор Михайлович был готов взвалить на себя роспись Воскресенского собора в Петербурге. Воскресенского собора Васнецову целиком не дали. Можно только радоваться, что комитет, сославшись на малые средства, предложил художнику исполнить местные образа для иконостаса.
Увлечение Васнецовым рождало множество заказов. Художник жил и работал в постоянной спешке – вечный должник. Не успевал исполнить один заказ и уже начинал другой.
Нестеров, несмотря ни на что все-таки очень любивший Васнецова, не мог ему простить ни застоя в его церковных работах, ни тем более попустительства по отношению к собственному таланту. О церковности Васнецова, о его общественной позиции он говорил очень резко и ядовито. Вот выдержки из письма к Середину: «Сообщение Ваше о В. М. Васнецове меня порадовало, видимо, человек стряхнул с себя обузу труда да к тому же и снял свое „архиерейское облачение“, оно совсем его задавило, как бедную голову Бориса шапка Мономаха. Из когда-то милого, живого, увлекательного и увлекающегося – он в Москве у себя стал олицетворением „Московских ведомостей“, да хорошо бы если времен Каткова – а то нет…»
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ДОМ
Высокий старомосковский терем золотисто сиял им тесаными бревнами, крепкий, надежный. А кругом трепетала на солнечном ветерке совсем еще нежная зелень.
– Деревом пахнет, – улыбаясь, сказала Александра Владимировна.
– Деревом, мама! Деревом! – откликнулся Виктор Михайлович, не удерживая в себе счастливой радости. – Разве сравнишь с кирпичом?! Кирпич для печки хорош, а для дома – дерево. Нам ведь не на вечность, нам – на жизнь.
Дом требовал еще уйму всяческих работ и забот: не готовы изразцы для печей, не сделаны внутренние двери. Стекла не вставлены, нет наличников, перил на лестницах, да мало ли еще каких мелочей. Однако дом-то уже был, жил, статью и душою – хозяин,
