книги, чтоб были те книги поучением не только русским людям, но и для всех прочих народов, не имеющих такого пастыря.
Павел Коломенский долгим взглядом из-под тяжелых бровей посверлил Арсена Грека. Как на больного поглядел.
А Никон на Павла. Епископ, не смутясь, прихлебнул вина и сказал:
— Нектар! Вот я и жизнь прожил, а такого вина не отведывал.
И покосился на золотой сосуд, поставленный для патриарха. Никон отпил своего вина из золотой стопки и ответил Павлу:
— Дело обычное. У крестьянина есть хлеб на столе — вот и вкусно ему. И у каждого из вас стол сытен и лаком, а все же ваш стол — не чета царскому. Но есть еще один великий стол, за которым все мы будем равны, тот стол Господа Бога. И не по чинам за тем столом сидят, но по делам праведным. — И обратился к Арсену Греку: — Ты один из нас бывал на Афоне, расскажи про жизнь праведников афонских.
Арсен встал, поклонился в пояс, сел. Призадумался.
— Гора Афонская — великолепие для глаз, — сказал, и белое лицо его запламенело, глаза стали еще больше, и в них светились откровенная нежность и откровенная грусть. — Афон — это Греция. Я не знаю другой страны, в которой люди были бы столь уважительны к древности, ибо в памяти греческого народа сохраняются рассказы о событиях, минувших за многие тысячи лет до нас. Например, рассказывают, что о скалы Афонской горы разбился в бурю флот персидского царя Мардония, а произошло это за пятьсот лет до Рождества Христова. Как вам описать Афон? Эгейское море похоже на русское осеннее небо в ясные дни — столь оно прекрасно! На побережье громады скал, глубокие ущелья, а рядом — ласковые долины, дымка оливковых рощ, темно-зеленые леса. А сколько виноградников! О, этот ни с чем не сравнимый запах, когда сжигают осенью старые листья и отжившие ветки!
— А по мне, нет слаще русского воздуха! — сказал епископ Павел. — Ух, как морозец-то в ноздрях лапой дерет! А летом! Вспомните-ка июньские луга. Или жниву! Жнивой тоже сладко пахнет Как еще сладко-то! И про весну не смолчишь. Весенний дух так и подкатывает под самое сердце!
— Дух духом! — Никон в сердцах голос повысил. — Дух духом, а что-то нет у нас монастырей такой святости, как монастыри Афонской горы. Там ведь «Троеручица», «Иверская Богоматерь», глава и десница Настасьи Узоразрешительницы, Богоматери «Акафистная-Хилендарская», «Млекопитательница», «Одигитрия», «Закланная», «Утешение».
— В Хилендарском монастыре многопочитаема еще и «Попская» икона богоматери. С нею совершаются все крестные ходы, — сказал Арсен. — Некогда в монастырь под видом монаха пробрался еретик. Намерения у него были самые недобрые, но однажды на водосвятие он нес эту икону и, оступившись над обрывом, упал в море и утонул. Был он иерей, и носят теперь эту икону обязательно иереи.
— Я, грешный, питаю невыразимую любовь к «Иверской Богоматери»! — воскликнул Никон. — Каждый день молюсь за архимандрита Пахомия, по милости которого прислана нам точная копия иконы. И за инока Иамвлиха молюсь, написавшего икону…
Всем было известно, что «Иверскую Богоматерь» Никон заказал, еще будучи Новоспасским архимандритом. Всем был памятен день 13 октября 1648 года, когда икона прибыла в Москву. Встречали ее всем народом. Вовремя прибыла! Москва отстраивалась после больших пожаров, отходила сердцем от бури, когда народ восстал и учинил расправу над жестоким Плещеевым и тихим жуликом Траханиотовым.
— Я, когда на Волге жил, — вспомнилось Никону, — глядя на большую волжскую воду, особенно на закате — там солнце огненным столбом через всю реку пылает, — много раз думал про «Иверскую». Как она, стоя на волнах, плыла по морю из Никеи на Афон. Бескрайнее море, икона и столп света над ней. И как святой Гавриил-грузин идет по воде, чтоб принять икону. Много я о том чуде думал, и вот, слава богу, монастырь Иверский строим.
Заглянул в чару Павла Коломенского и, увидав, что пуста, сам налил ему из своего золотого кувшинчика.
— Посоветоваться с тобой хочу, епископ. Строительство мною затеяно немалое, а задуманного еще больше. Не переписать ли нам всех духовных, от попов до просвирни? Пусть каждый на строительство нашей матери русской церкви свою лепту вносит. Да и самим попам только польза будет, некогда станет лениться. Ленивому попу люди денег не принесут. Не правду ли я говорю?
— Правду, — сказал Павел, поднимая на патриарха синие чистые глаза. — Только и ты вспомни, святейший, родную нижегородскую землю. Богаты ли там попы? Скудно ведь живут! А иные в такой бедности, что не лучше побирушек.
— Плохому работнику, — жестко ответил Никон, — и самому плохо, и господину его нет никакой прибыли. Я, Павел, ленивого работника искореню! Господу Богу служить через пень- колоду — недолго и гнев навлечь. Пей патриаршье питье. Оно ведь особой сладости.
Павел выпил и брови поднял: патриарх угощался чистой водой, правда, из золотой посудины.
Никоновы наушники донесли: Иван Наседка и старец Савватий царю пожаловались через постельничего Федора Ртищева. Шел патриарх в палату книжников, посохом пристукивая, до крови собирался бить безумцев — тягаться вздумали!
И на греков с киевлянами тоже у него сердце разгоралось: сколько сидят, а что высидели? Ни одной книги все еще не перевели.
Зашел в палату и — удивился. Да так, что весь гнев из него вылетел. Палата по колено была завалена книгами и свитками грамот.
Среди этого моря столы справщиков выглядели лодками. Согбенные спины, тишина. Серьезное плаванье!
Приветствуя патриарха, все дружно встали, поклонились.
— Благослови, великий святитель! — подошел к Никону Арсен Грек.
Патриарх дал ему для поцелуя руку, крестным знамением осенил книжных работников.
— Я велел очистить сундуки, — объяснил непривычный вид палаты Арсен. — Все было свалено как придется, нужной бумаги не сыскать. Мы все это перечитаем и всякой грамоте определим свое место, чтоб найти можно было тотчас.
— А ну-ка и мне дайте! — позавидовал дружной работе Никон, поднял с полу охапку грамот, унес к себе и уже ничем более не занимался — читал.
Большому удачнику во всяком деле удача. Среди первой же охапки столбцов попалась Никону греческая грамота. Попробовал прочитать, и сердце так и захолонуло в предчувствии.
— Киприан! Веди Арсена ко мне! Да бегом! Как боров ворочается.
Киприан даже плюнул.
— С молитвы согнал!
— Я тебе поворчу! — Никон в бешенстве схватил со стола каламарь и пустил в келейника. Каламарь, тяжелый, бронзовый, врезался в стену над самой головой Киприана — чернила так и брызнули во все стороны.
Подхватив подол рясы, келейник опрометью кинулся исполнять патриаршью просьбу.
Арсен Грек тоже рысью примчал.
— Читай! Читай! — Никон встретил его уже на пороге.
Арсен взял свиток, повернулся к свету.
