— Истинно, — сказал черный, не русского вида монах.
Кабацкий народ, поглазев на монаха, принялся обгладывать, как собака кость, самую свежую сплетню.
— В монастырь к Паисию от самого Никона ученого грека прислали. Тот грек все монастырские книги собрал и велел сжечь. Во всех книгах тех анафема завелась. Оттого и беда и напасти. Не Бога молим по книгам порченым, а темного царя!
Тут ямщик, привезший монаха, аж на пол плюнул.
— Ну что врете!
— Это почему же мы все врем — один ты правду говоришь? — подступился к нему обиженный рассказчик.
— Врете! Хоть мне молчать велено, да перед таким враньем устоять невозможно. Соблазн в твоих словах. Вот он, ученый монах, еще только едет книги считывать, а вы уже сто коробов наплели. Скажи им, отче!
— Истинно, дети мои! — Монах перекрестил сидящих в кабаке. — Закройте уши перед лживой молвой. Это сатанинский соблазн и наваждение.
Кудеяр встал и пошел к дверям.
Во дворе покрутился возле саней ямщика, привезшего монаха, сел в свой легкий возок и укатил.
Кудеяр едва шевелил вожжами. Лошадь не торопилась, и мысли у Кудеяра были тяжелые и медленные.
«Назвал себя человек Холопом, видно, знал, что холопская у него душа. Поднимешь ли с такими крестьян на царя? Бояре грабят, а дворяне пуще. Бежать бы от грабителей к свободному человеку Кудеяру, а он тоже грабит! Берегись, Холоп!»
Прилила кровь к лицу, виски заломило. Остановил Кудеяр лошадь, вылез из саночек, снегом умылся. Тут как раз пролетела мимо тройка: ямщик монаха повез к Паисию.
И забыл Кудеяр на время Холопа. Прыгнул в саночки и опять поехал потихоньку. Вспомнил Варвару:
«Ну, госпожа атаманша! Зверь сам прибежал. Лови, ловец, не зевай!»
Не удержался, гикнул на коня. Пошел, пошел версты мерить!
Глядит — стоят на дороге сани греческого монаха, а лошадей нет.
— Что случилось? — Кудеяр осадил разбежавшегося коня.
— Постромки кто-то подрезал, — сказал ямщик мрачно.
— Садитесь ко мне, догоним коней.
— Спасибо тебе, добрый человек, — поклонился ямщик Кудеяру. — Не ты бы, не знаю, что и делать. Вечереет.
— Волки есть в лесу? — спросил монах.
— А куда они денутся?
Побледнел ученый грек.
Коней догнали.
— Вот что, — сказал седокам своим Кудеяр. — Пока вы назад доберетесь, пока сани наладите, совсем ночь будет. Ты, ямщик, возвращайся, в кабачке переночуешь, до него не больно-то далеко, а я твоего монаха довезу до монастыря. Хоть и велик путь, да, глядишь, мне на том свете зачтется.
— Спаси тебя Бог! — обрадовался монах.
Кудеяр свернул с большой дороги. Малой дорогой проскакал деревеньку. Здесь в крайней избе поменял лошадь и опять в лес. Полузанесенным, едва приметным следом ехал просеками и полянами.
— Куда мы? — спросил с тревогой ученый монах.
— Я сокращаю путь, — ответил по-гречески Кудеяр, — дорога делает большую петлю.
— Ты знаешь греческий язык?! — воскликнул монах, светлея и успокаиваясь. — Но кто же ты?
— Я, отче, из людей, вторящих царю Соломону, который говорил: «Наша жизнь не облако и не туман, который разгоняет лучи солнца. Будем же наслаждаться настоящими благами и спешить пользоваться миром, как юностью».
— Сын мой, неужели ты не дочитал главу до конца? Царь Соломон осуждает этих людей, ибо эти люди говорят: «Имя наше забудется со временем, и никто не вспомнит о делах наших». Это о неверящих в бессмертие духа.
— Но можно ли осуждать людей, которые хотят везде оставить следы веселия?
— Я назову тебе разрушителя городов Навуходоносора, братоубийцу Каина, истребителя детей Ирода. Но сможешь ли ты назвать имена тех, кто оставил следы веселия?
— Да, отче, смогу. Это Гомер, воспевший подвиги героев, Аристотель, показавший миру, что мысль не сон, а такое же творение, как дворец или храм!
Монах отмахнулся от слов Кудеяра.
— Человеку не хватит жизни, чтоб уразуметь святое Писание, всего одну книгу.
— Но Соломон говорил: «Человеколюбивый дух — премудрость».
Монах улыбнулся.
— В той же главе сказано: «Так они умствовали и ошиблись».
— Отче, вот впереди избушка, — показал Кудеяр. — Надо покормить лошадь, а нам погреться. Отсюда до большой дороги рукой подать.
Встречать Кудеяра вышел молчаливый человек. Молча поклонился, молча взял лошадь, повел во двор.
Едва гости переступили порог избы, хозяйка, не спрашивая, кто они такие, поставила на стол горячий самовар.
— С мороза не грех выпить того, что греет пуще чаю, — сказал Кудеяр, подмигнув хозяйке.
Тут же объявились две чарочки: одна в виде петушка, другая в виде курочки. Петушка хозяйка предложила монаху. Тот сразу же водку выпил, покрутил с удовольствием головой, закусил поднесенными грибами, хотел что-то сказать, но повалился вдруг на стол грудью, уронил голову и захрапел.
Кудеяр расстегнул на монахе шубу. Из-под рясы, с груди, достал кожаный мешочек с грамотой патриарха к игумену Паисию. Прочитал, усмехнулся:
— Итак, гречанин Нифон Саккас, будем знакомы.
Вошедшему в избу хозяину приказал:
— Монаха доставишь с осторожностью на стан. Мне свежую лошадь. Живо!
Глава 2
Ночь, юная, синяя, не успевшая потемнеть, на человеческие тайные происки глядя, размахнула крыльями над лесами и замерла. Высоко, неподвижно стояли белые дымы над избами. Звезды были чистенькие, как овечки.
Сквозь тишину тяжелый скок уставшей лошади. Миг молчанья. И звоны била.
