– Неужели станем проливать польскую кровь посреди чужой страны за чуждые нашим войскам интересы: я за то, чтобы водворить покой в доме русских, вы – способствуя торжеству Самозванца. А что же ради Польши? Погубленные жизни благородного рыцарства?
– Я дал бы вам слово оставить Самозванца, перейти с польской частью войска на службу королю, но король не желает видеть в нас своих слуг.
– Ваша милость, именем коронного гетмана торжественно обещаю: его величество возьмет войско вашей милости в свою королевскую службу.
– Но меня беспокоит участь Марины Мнишек. Она-то подлинная царица этой страны!
– Я пришлю вашей милости письменный договор. Марине и Самозванцу будут предложены Самбор и Гродно, как я вам писал, или один из этих городов.
Полководцы разъехались, войска отступили друг от друга.
И опять пошли интриги.
В войско Сапеги к русским воровским боярам приехал перебежавший к Мстиславскому Александр Нагой. Уговоры были недолгие: все бежали от Шуйского, а Шуйского на царстве не стало. Сицкий, Засекин, Долгорукий, Плещеев, Сунбулов, а также многие другие, о которых мы не поминали: Борис Пушкин, Богдан Глебов, Иван Кораблин, Андрей Баскаков, Борис Бартенев, Фома Квашнин, Антон Загоскин и прочие, прочие – отправились в Москву со своими небольшими отрядами. Вору остались верны Трубецкой, Черкасский, Бутурлин, Микулин. Эти воеводы, имея не более двух тысяч человек, ушли в Николо-Угрешский монастырь.
Не в силах безучастно ждать исхода сражения Сапеги с Жолкевским – а Вор не сомневался, что битве быть, – сам прибежал к шуту Кошелеву.
– Ради Бога, займи мою голову самым дурацким делом, лишь бы не глядеть на часы, которые не идут, на солнце, которое совсем не движется.
– Пошли рыбу ловить! – предложил шут.
Удили в монастырском пруду. Кошелев насаживал червей на крючок государевой удочки, а свою закинул без червя.
Вор оторвал взгляд от поплавка, а шут червей лопает.
– Ды ты что? Совсем сдурел?
– Наоборот… Умнею. Хитрею. Квитаюсь.
– Квитаешься? С кем?
– С червями. Им еще когда лопать меня, а я уже теперь их лопаю.
– Фу! Дурак! – поморщился Вор.
– Тащи! – заорал на него шут.
Вор дернул уду и поймал карася, шириной с лопату. К рыбакам подошла Марина Юрьевна. Она гуляла с крестьянской девочкой. Обе были в венках из колокольчиков.
– Красиво? – спросила Марина Юрьевна супруга.
– Красиво! – согласился Вор, торопясь глазами к поплавку: у него опять клевало.
Марина Юрьевна не стала дожидаться, когда супруг вытянет очередную бедную рыбку, и ушла в сад на скамью. Девочка села возле ее ног, не спуская глаз с царицы.
– Что ты на меня так смотришь?
– Красна, вот и гляжу.
– Красна?! – Марина Юрьевна потрогала себя за щеки. – Красна – значит красива? Ты на красоту мою приходишь смотреть?
Девочка охотно закивала.
– А ты знаешь, кто я?
– Знаю.
– Кто же?
– Маринка.
– Маринка? Кто так меня называет?
– Все.
– А про то, что я царица, – не говорят?
– Не-а! – ответила девочка.
Марине Юрьевне простодушная откровенность по вкусу не пришлась, но она все-таки продолжила беседу:
– У тебя братья-сестры есть?
– Есть… Я нянька. Убежала от них, гуляю… Ванька траву ест, как телок. Я его бью, а он не слушается, меня бьет.
– Но он может заболеть.
– Не заболеет, я заговор от болезни знаю.
– Заговор?
– Ну да. От лихоманки. Надо обнести дитятю вокруг орехового куста и сказать: «Зайди, солнце, за гору, а эти болезни – за орехову кору!»
– И помогает?
– Если три раза обнесешь, помогает.
– А еще знаешь заговоры?
– Знаю. Присушку знаю, молодца присушить.
– Скажи.
– Сказать нельзя – заговор силу потеряет. А мне еще суженого привораживать.
– Но про болезнь ты же сказала.
– Про болезнь я еще знаю.
Марина Юрьевна сняла с плеч платок.
– Возьми. Когда платят, заговор силы не теряет.
Девочка приняла платок, не смея положить его на свои плечи.
– Я жду, – поторопила Марина Юрьевна.
Девочка придвинулась и жарко зашептала:
– Стану благословясь, выйду перекрестясь, из избы дверями, из двора воротами, стану на восточную сторону. На восточной стороне течет огненна мать-река. Помолюсь тебе, покорюсь тебе. Не ходи сквозь болота зыбучи, не ходи сквозь леса дремучи, пойди в ход, в плоть раба Божия. Тут имя надо сказать, – объяснила девочка. – А дальше так. Разожги его, распали его, чтобы не мог ни на мягкой постели спать, ни работы работать, днем по солнышку, ночью по месяцу и лучше свету белого казалась раба Божия… Тут себя надо назвать… Лучше солнца красного, лучше матери родной и отца. Аминь.
– Повтори еще, – попросила Марина Юрьевна. – Я запомнить хочу.
Она повторяла за девочкой слово в слово, держа перед внутренним взором образ своего казака.
– Ваше величество! – По саду бежала фрейлина Магда. – Послы приехали.
– Послы?
– Между Сапегой и Жолкевским мир.
– Опять нас продали.
Марина Юрьевна вбежала в настоятельские палаты в ту самую минуту, когда послы, как последний здравый довод к смирению, предложили Вору избрать уделом Самбор или Гродно.
Вор, сидевший с лицом вялым, с опущенными плечами, вдруг встрепенулся, озорно подмигнул Марине Юрьевне.
– Господи, о чем вы! – замахал он на послов руками. – Я лучше пойду в работники к последнему мужику, нежели приму из рук короля его подачку.
Марина Юрьевна стремительно подошла к мужу и, положа руку на плечо ему, сказала послам:
