Что пастушок против медведя! Мир Савву не осудил. Пошли мужики в лес с косьем да с рогатинами, не нашли медведя, на следы нападали, а куда ведут – не разобрались.
Мельнику Серафиму опять работа. Матвей ревмя ревет: жара, и корова пропала, и мясо непосоленное, пропадет же. Соли в казне много, да дешевле новую корову купить.
– Надоумь, Серафимушка! – плакался Матвей.
– Копти мясо, вяль, золой присыпь. В золе есть немного соли.
– О проклятые бояре! Проклятый Морозов! Долго ли он будет людей мучить? – ругался на всю деревню Матвей.
Не успела за Матвеем дверь закрыться, жена его прибежала с девчонкой: таракан в ухо заполз. Кричит, бедная, криком.
Развел Серафим три золотника соли в двух ложках воды и залил в ухо.
– Ну, теперь таракан уходится. Ступайте с богом!
Недели не прошло – похоронили девчонку: уходилась вместе с тараканом.
Страшно стало Савве у мельника жить. Старший брат названый глядел на него вопрошающе, но не мог парень расстаться с тайной лесного озера. Чуял беду, а предать любовь монахини не смел, на одно и то же место гонял скот.
– Пастух Митька в образ человеческий пришел! – сказал однажды Серафим.
Защемило сердце у Саввы, но тотчас парень сообразил – на озеро можно и без коров бегать.
И настала купальская ночь.
– Пошли! – разбудил Серафим Савву. Парень второй день как передал стадо Митьке, но от привычки рано ложиться не отстал еще.
Ночь теплая выдалась, светлая. Прошли вдоль поля, вспаханного под пар. Серафим сорвал здесь несколько пучков травы – высокой, с иголочками.
– Кавыка, – объяснил он Савве, – скоту для спокойствия хорошо привязывать.
Долго шли ложбиной. Сюда коров Савва не гонял. Поднялись на пригорок. На опушке мельник собирал траву рясну.
– Видишь, кусточками растет, синенькая. Жене спящей в головы положи – все секреты выскажет, не просыпаясь.
Стемнело.
Сели под трехстволой березой. Эта береза до того зажилась, что не могла стоять прямо, двумя согнутыми стволами она упиралась в землю, словно на руки. Третий ствол тоже извихлялся весь.
– И на старика похожа, и на птицу, – сказал Савва.
– Хорошее дерево, – согласился Серафим. – Я в прошлом году разговор березовый подслушал.
– Это как же так? – изумился Савва. – Неужто деревья по-людски говорить могут?
– Могут, Савва. Они ведь тоже не хуже нас! Живые они. Сел я вот так, находился за ночь, и слышу – одна береза говорит другой: «Пошли бабушку хоронить». А моя береза, под которой сидел, отвечает: «Не могу. На коленях божий раб сидит». Напугался я, ушел из лесу без нужных трав.
– А какие нужные?
– Да всякая бывает нужна. А дороже всех – трава арарат. Она ключ ко всем чудесным травам.
– А у тебя такая есть?
– Своей не нашел. Отцовской пользуюсь, да уж силы в ней нет.
– Скажи, дядя Серафим, а есть такая трава, чтоб выпили все отвару и всем бы стало хорошо: и тебе самому, и прочим людям, которые разного хотят, совсем другого?
– Ох, Саввушка! – вздохнул мельник и положил легкую свою руку на его голову.
– Спать хочется, – сказал Савва и задремал, прислонясь спиной к старой березе.
Почудилось, что у Серафима крылья совиные отросли, нос клювом обернулся, глаза стали птичьи, круглые с искрой, а его лицо на грудь переехало, словно на рубаху пришил.
Очнулся Савва – солнце над лесом. Серафим сидит рядом, травы разбирает.
– Проснулся? Ну пошли домой. У меня в животе утка крякает, до того есть хочется, да спал ты больно хорошо.
– А мне есть не хочется. Пойду-ка я поброжу по лесу, грибов наберу.
– Ну, ладно, – согласился Серафим. – Вот тебе моя корзинка. Травы я уже разобрал и в суму положил… Долго-то не гуляй.
– Я быстро, – пообещал Савва.
Монахиня ждала его.
– Прилетел-таки, сокол мой! Заждалась я тебя. Когда уходишь?
– Не могу от тебя уйти.
– А ты уйди! Да только вернись. Хоть через год, хоть через десять лет, но вспомни меня и вернись.
– Я даже имени твоего не знаю.
– Я и сама забыла имя свое. Инокиню Гликерию спросишь.
– Я клянусь, что приду, – встал перед нею на колени Савва, потянулся к ней, но она его отстранила.
– Нельзя ко мне нынче. Да так и лучше. Не последнюю встречу будешь помнить, а все сразу.
– Почему же нельзя? – взмолился Савва.
– Глупый. Совсем ты бабьей жизни не знаешь. Крестик я тебе принесла.
Он опустил голову, и холодная цепочка обожгла ему шею. Он увидал: крестик золотой с зелеными капельками изумрудов.
И вдруг из лесу вылетела свора собак. Савва вскочил, ища спасения, но и палки рядом не оказалось. Он успел схватить корзину, ткнул корзиной в морду здоровенному рыжему псу.
– Ату его! Ату! – бесновался Кудюм Карачаров, выскакивая из леса.
Барин охотился на медведя, а попалась ему разлюбезная добыча.
Собаки рванули Савву за штаны, хватали за икры. Бело-черный пес прыгнул ему на спину, метя перегрызть позвонки на шее. Савва стряхнул с себя собаку и, толкнувшись что было силы ногами, спиной прыгнул в воду. Он нырнул в самую глубь. На спасение, глубокое было озеро. Под водой поплыл к берегу, помня, что возле их рыбного места торчала коряга. Он нашел корягу, вцепился, потянулся лицом к воздуху. И опять повезло: под корягой была пустота.
Лаяли псы, галдели охотники.
– Где он? – перекрывая всех, крикнул Кудюм.
– Должно быть, утопился, – сказал человек из кудюмовской дворни. Он стоял на коряге и разглядывал кровавое пятно, всплывавшее из воды. – Монахиню в монастырь! Ишь, нечестивец, на саму Гликерию напал, пусть раки его высосут. Не покусали инокиню-то?
– Покусали. Перевязываем.
– Покусали! Я на кого велел псов пускать? На нечестивца!
Кудюм направо и налево потчевал плетью своих слуг.
– Не всплыл? – спросил он стоявшего на коряге.
– Не видать.
– Одним меньше!
С лаем и гомоном охота потонула в лесном тихом шуме.
Ночью Савва приполз на мельницу. Мельник Серафим обработал раны, спрятал в потайном чулане, на мельничном чердаке.
Старший брат приходил спать к нему. А на третью ночь не пришел.
