Так вот и сочинилось в один миг. Меня словно подстрелили. Закружился на месте. «О Пушкин — светоч!» Побежал что было мoчи домой, к сестре.
— Нина, ты только послушай! Ты послушай. Я раз-два — и получилось.
Прочитал ей стихи.
— Ну как?
— Дай мне двухцветный карандаш, — сказала Нина, глядя на меня своими глазищами, в которых ни ума, ни чувства, одна только голая красота.
— Возьми! Забирай! Расхватывай! — Я в горячке подбежал к моему столу, разбросав книги, нашел двухцветный карандаш, сунул Нинке. — Вот он, бесчувственная.
Нина приняла карандаш, запрыгала, закружилась, раздувая платье.
— Я не бесчувственная. Ты написал лучшие стихи! Ты как Пушкин!
Она подскочила ко мне, обвила шею руками, подпрыгнула, поцеловала и, крича что-то радостное и дикое, умчалась.
— Нет, я еще не Пушкин. Я пока на уровне Державина, — сказал я ей вослед, складывая руки на груди и поникая головой.
От собственных стихов голова моя и впрямь отяжелела и кружилась. И я отправлялся в путь неведомо куда.
На улице меня окликнул Вава:
— На футбол идешь?
— На футбол? С кем вы играете?
— Не мы. «Химик» играет с нашими, с «красными».
— А сколько билет стоит?
— Я не знаю, сколько стоит билет, мы всегда на прорыв ходим.
— Как в «Зарю»?
— На стадион легче проскочить. Если огреют прутом, все равно пустят. Идешь?
— Иду!
Побеленные известью, нетесаные доски забора были словно в шерсти, в шерсти белого медведя. Полезешь через такой забор и сам станешь как белый медведь.
Мы прижались к щелям. Старичок с прутом стоял метрах в десяти от нас.
— Этот как заводной бегает, — сказал Вава. — А поймает, ухо скрутит и за ворота. Вредный старикашка.
Мимо нас пробежала ватага мальчишек.
— Жмите за нами! Пацаны подкоп сделали!
Подкоп был широкий, могло проскочить человека четыре.
— Разбегаться в разные стороны! — приказали устроители подкопа.
Я лез вслед за Вавой. К подкопу уже сбегались сторожа, но мы успели проскочить на строящуюся, в лесах, трибуну.
— Порядок! — сказал Вава.
— А если билеты проверят?
— Ты что?! Этих проверяльщиков с трибуны скинут.
— А сидеть где будем?
— В проходе. У тебя штаны не новые и у меня не новые.
Самая хорошая, западная трибуна, из-под которой выходили на поле футболисты, была уже темным-темна от народа. Наша, восточная, достроенная только до половины, еще светилась пустыми местами, но народ шел потоком. Мальчишки и взрослые помоложе осваивали недостроенную трибуну. Устраивались на продольных бревнах, к которым не успели приколотить скамейки.
Я крутил головой, ожидая контролеров, да так и присел: над стадионом, как порыв низового, хватающего за ноги ветра, прокатилась волна надсадного, злого свиста.
— «Химик» вышел! — толкнул меня Вава локтем в бок.
Команда в синем рассыпалась по полю, полетели туда-сюда мячи.
— Разминаются! — хмыкнул с ехидцей дед-сморчок, сидевший рядом с нами на ступеньках прохода. — Наши не дураки зазря бегать. Силы берегут.
Дружественный рев потряс небо — это показались на поле «красные». За железнодорожной линией с высоких старых тополей сорвались стаи галок, пошли кружить над городом.
— Малина! Смотри, Малина! — вопил от счастья Вава.
— Где? — не понимал я, в чем дело.
— Рядом с Корягой. Вон Дурному мяч передал.
Дурной рубанул по воротам, мяч взвился свечой и улетел со стадиона.
— Дурной он и есть Дурной! — вздохнула наша трибуна.
— И чего его берут! — искренне огорчился Вава.
— Его для страха берут, — объяснил дед-сморчок. — Он как слепой бегает по полю, ни своих ног не жалеет, ни чужих. Ты вон на Муранова погляди. Этот о-о-о! Ему бы в столичных командах играть. Профессор. А Мальчик-то! Мальчик! Все о мяче знает, все умеет. Смена Муранову. Крышка «Химику»!
Приговор суда был окончательный и обжалованию на восточной трибуне не подлежал.
На поле выбежали судьи. Публика их сразу узнала и назвала:
— Главным — Кучерявый! Махалами — Протезный и Дохля.
У Протезного, действительно, не было руки, а Дохля был дохлый, длинный, черный, кожа да кости.
Судья свистнул.
Футболисты собрали мячи, построились у бровки поля, пошли к центру.
Репродуктор над западной трибуной торопливо захрипел, забулькал. Сквозь треск и сип рванулась на волю веселая мелодия «Марша футболистов».
Игроки команд согнули руки в локтях, побежали к центральному кругу.
В небо взвилось пять белых голубей.
— Пяток — синим! Пяток! — завопила наша трибуна.
Мне стало весело, и я совсем забыл о контролерах.
Ворота выбирали «красные», начинали «синие». Их центр нападения Круглов откинул мяч полузащитнику, а сам ринулся на край, на свободное место. Защитники «красных» сместились, чтоб закрыть его, а полузащитник «Химика» стрельнул мяч налево, в свободную зону. Нападающий Кузин выскочил на этот мяч, протолкнул вперед и с угла штрафной площадки с ходу ударил. Мяч врезался в крестец ворот, над «девяткой», и улетел в поле. Футболисты обеих команд замерли, пораженные красотой прохода, мощью удара, а мяч уже гнал Дурной. Все у него получалось нескладно, нескладно обыграл одного, хотел обмануть второго, но запутался в своих же ногах. Защитник отобрал мяч, ударил и попал опять-таки в Дурного. Тот присел то ли от боли, то ли схитрил, защитник растерянно остановился, и Дурной скакнул мимо него и метров с тридцати, нелепо подпрыгнув, лягнул по мячу. Мяч совершил невероятную дугу и опустился в ворота за спиной вратаря.
