встанете на очередь.
— А большая очередь? — спросила Марина.
— Кому как. Некоторые вторую неделю сидят, да без толку!
Мы переглянулись. Час от часу не легче!
— У нас ребенок маленький! — сказала Марина. — Он и так уже плачет…
— Эх, гражданочка! — управдом укоризненно покачал головой. — Тут взрослые мужики плачут, как малые дети! Кому ж охота оставаться на верную смерть? Своя рубашка к телу-то ближе… Чего там, в городе, слышно?
— Да ничего нового, — вздохнул я. — Ждут.
— Дождутся, — покивал управдом. — Барнаул-то, говорят, уже не наш…
— Черепаново ночью сдали, — сказал я.
— Ох, ё-моё! Что ж это будет такое?! — он заторопился. — Да бросай ты пожитки свои скорей! Мне идти надо!
Я торопливо спустился по ступенькам в кромешную тьму и, не выбирая места, сунул чемоданы к стене. Управдом ждал меня наверху, нетерпеливо позвякивая ключами.
— Все! Валите во вторую, там список.
— А нам сказали — в семнадцатую, — робко заметил я.
— Ох, не знаю, не знаю теперь… — пробормотал управдом, — мало местов! Загробите мне корабль…
— А что это за корабль? — спросила Марина. — И где он находится? Как мы, вообще, туда попадем?
Управдом, уже поднимаясь по лестнице, обернулся.
— А вот за такие вопросы, дамочка, очень просто можно за дверью оказаться. И выбирайтесь тогда своим ходом, как пожелаете!
Квартира номер два оказалась жилплощадью в самом изначальном смысле слова «площадь». Она была устроена из двух, а то и трех объединенных квартир со сломанными перегородками, срубленными под корень унитазами и ваннами. В квартире не было ни щепочки мебели, ни одного, даже встроенного, шкафчика, ни стола, ни табуретки, не говоря уже о диванах и кроватях. И все-таки в ней было тесно. Люди сидели и лежали на полу вплотную друг к другу, ходили, перешагивая через тела, пили воду, присосавшись к единственному крану, торчащему из стены бывшей кухни. Кто-то, пристроившись на подоконнике, писал заявления. Галдели и плакали дети. Гошка сразу проснулся и тоже заплакал. Дух стоял нездоровый и застарелый.
— Боже мой… — прошептала Марина.
— Ничего, сейчас разберемся, — я стал пробираться к висящим на стене спискам.
Возле них толпилось человек десять, один что-то зачеркивал и надписывал шариковой ручкой.
— Запишите! — распорядился я. — Пехтеревы, три места.
Человек с ручкой обернулся и смерил меня взглядом.
— Собеседование прошли?
— С управдомом? Да, прошли.
— Блядь, — спокойно произнес человек. — С каким управдомом? В темную комнату вас водили?
— Э-э… в подвал, что ли? — не сдавался я. — Было дело!
Человек с авторучкой заметно терял ко мне интерес.
— Сидите и ждите собеседования, — он махнул рукой в неопределенном направлении.
— А как же они узнают, кого вызывать?! — забеспокоился я. — Вы ж не записали!
— А как ты узнал, куда нужно приехать? — спросил вдруг у меня над ухом голос с неприятной хрипотцой. — Сядь и не дребезжи!
Я отошел от списков и вернулся к своим. Гошка уже не плакал. Он стоял с независимым видом, держа маму за руку, чтобы не боялась, и делал вид, что не интересуется заводной собакой.
— Ну как? — спросила Марина.
— Все в порядке, — сказал я. — Скоро вызовут на собеседование.
— Гошка писить хочет.
— Госа писить… — задумчиво повторил сын, вздыхая о собаке, которой играла чужая девочка.
— Это мы сейчас! — я склонился над лежащей рядом объемистой теткой. — Извините, где здесь туалет?
— То есть как это — где?! — неожиданно возмутилась она. — На улице, конечно! Под себя, что ли гадить?! Итак уже дышать нечем! На голову скоро нальют!
Она отвернулась, шумно пыхтя.
— Спасибо, — сказал я. — Ладно, пойдем, Гошка. Не будем ждать милостей от природы. Запасные-то штаны в чемодане остались…
На улице мы немного задержались. Гошке обязательно нужно было посмотреть на большую машину, которая с ревом выскочила на гору и, подкатив к подъезду, визгливо затормозила. Это был здоровенный джип, сияющий добрым десятком фар, несмотря на строгий приказ по городу о светомаскировке. Приказ, впрочем, совершенно бессмысленный. В этой войне еще ни разу не было воздушных налетов. А если и будут, так светомаскировка не поможет.
Из джипа долго никто не выходил.
— Масына сама пиехала, — со знанием дела сказал Гошка.
Но тут дверца распахнулась, как от пинка, и на землю спрыгнул тощий парень в длинном пальто, темных очках, с ежиком обесцвеченных волос, делающих его похожим на карандаш с резинкой на макушке. В руке он держал ополовиненную бутылку виски.
— Здесь, чо ли? — от общего презрения к человечеству, он говорил в нос и будто сквозь сон.
— Смотря что, — ответил я.
— Так, я не поал, ты хто?! — сразу завелся он. — Самый главный тут, чо ли?
— Главный — внутри, — сказал я, чтобы отвязаться. — Пошли, сына!
— Стоять! — отрыгнул парень. — Я тебя не отпускал. Здесь, чо ли, на корабль садиться?
Он был настолько пьян, что не мог быть слишком опасен. Я молча подхватил Гошку на руки и вошел в подъезд. Дверь за нами закрылась, но щелка замка не последовало. На площадке у лифта курил управдом.
— Там пьяный какой-то, — сказал я. — Приехал на джипе, спрашивает, здесь ли на корабль садиться.
Управдом глубоко затянулся, неторопливо выпустил дым, щуря единственный глаз.
— Твое какое дело? — спокойно спросил он.
— Да нет, я просто, для информации… Нам бы собеседование пройти…
— Пройдешь еще, мало не покажется…
Дверь с улицы вдруг распахнулась, и в проеме появился пьяный, толкая перед собой огромный баул на колесах.
— Я не поал, — бушевал он, глядя прямо перед собой, — меня чо здесь, за лоха держат?!.. Ты!! — он вдруг увидел меня. — Веди, давай, на корабль! Последний раз добром…
Управдом бросил окурок и, придавив его ногой, шагнул навстречу парню.
— С вещами нельзя!
