— Братва! Кто! Осатанели со страху. Приду домой — сразу мочканут. И меня, и Галку, и Дениску…
— А за что? — все любопытствовала соседка.
Анальгин сплюнул на пол, растер каблуком.
— Ясно, за что. Слух-то давно ходит… Чтобы выжить, кровь нужна. А тут кто-то сказал — верняк. Положишь двух своих — спасешься. За две жизни одну выкупишь…
В комнате повисла тишина.
— Ну мы и раскинули по честнухе, — бормотал Анальгин, — кому жить, а кому — хватит. Да не мой вышел расклад. Выпало мне под нож, а что я им, баран? Вырвался, убежал. Теперь ловят. Галку звонить заставляют, домой звать, — он схватился за голову. — А я ж чувствую, что у нее голос неживой! Все равно их кончат, хоть со мной, хоть без меня!.. — клок белых волос остался у него в кулаке. — И что мне теперь? Одному спасаться, или идти, втроем подыхать?!
Некоторое время все, кто был в комнате, молчали. Только у двери надсадно кашлял старик, уткнув лицо в шапку.
Однако, что же это мы сидим, подумал я. Какие бы ни были тут трагедии и драмы, а факт остается фактом: человек, заявившийся после нас, уже прошел собеседование! Действовать, действовать надо! Найти управдома, пусть нас тоже ведет! А то я его и без автомата последнего глаза лишу!
— Будь наготове, — шепнул я Марине. — Как только мигну от двери, выбирайтесь с Гошкой незаметно.
— А ты куда? — испуганно спросила она.
— Не бойся. Просто потолкую с управдомом…
На площадке, к моему удивлению, царило лихорадочное оживление. Железная дверь была распахнута, напротив нее стоял грузовик с откинутым бортом. Какие-то серые, оборванные люди торопливо снимали с грузовика тяжелые ящики, затаскивали их в подъезд и спускали в подвал. На крыльце стоял управдом и делал отметки на клочке бумажки.
— Может, помочь? — деловито спросил я.
Управдом скользнул по мне глазом.
— Да нет, заканчиваем уже.
— А что это за ящики?
Он ответил не сразу.
— Тридцать два, тридцать три… все, последний! Закрывай!
Вдвоем с управдомом мы закрыли борт, грузовик развернулся и укатил под гору.
— Это что, продукты? — снова спросил я.
— Да какое там! — он рассмеялся. — Чудик один явился вместе с коллекцией каких-то камней! Всю жизнь собирал. Цены, говорит, нет! А мне — куда их? Хорошо хоть, в подвал поместились! А то пришлось бы на улице бросить. Никак народ не поймет, что туда, — он значительно посмотрел на меня, — ничего с собой не возьмешь! Ни еды, ни денег, ни оружия…
— Вот как раз об этом у меня к вам разговор! — подхватил я. — Того парня с автоматом вы на собеседование уже пропустили, а я с семьей все еще жду…
— Собеседований больше не будет, — сказал он, входя в подъезд.
— Как не будет?! — я чуть не грохнулся на пороге, но догнал его и схватил за рукав.
— А так, — он добродушно похлопал меня по руке. — Не нужны они больше…
— А мы? Мы что, тоже… не нужны?! — перед глазами у меня плавали каие-то рваные клочья.
Управдом вдруг расхохотался.
— Ну чего побелел-то? Не ссы! Всех берем! Безо всяких собеседований! Кто поверил и пришел — все спасутся!
— В каком смысле — все? — Я все еще боялся выпустить его рукав.
— Да в таком! Что ж ты думал, на улицу кого-то выгоним? Так всем табором и поедем! Хозяева тоже сердце имеют!
— Чьи хозяева? — я чувствовал, что плохо соображаю.
— Корабельные, чьи! И наши с тобой теперь, поскольку поступаем к ним на довольствие на неопределенный срок! Ну что, рад? — управдом усмехнулся. — Не помри только от счастья!
— А к-когда… мы поедем…. пойдем… попадем на корабль? — я с трудом собирал в кучу разбредающиеся слова.
— Вот придурок-человек! — управдом хлопнул себя по ляжкам. — Ты что же, так ничего и не понял?! Ну, пойдем, объясню…
1957. Пролог
Черные ели со всех сторон обступили скалу, заостренную ветрами, похожую на гнилой клык. Свет луны хлестал ее, раскаляя бурый камень до молочной белизны. Ни одной души человеческой не теплилось вокруг, и только могильный холмик у подножия скалы да истлевший крест над ним напоминали о том, что и сюда уже забирались люди…
Но это был обман. Никто сюда не забирался. Никогда нога человека не мяла сухой хвои под ветвями черных елей. Укромное место. Потаенное.
В полночь тревожно заухали совы в лесу, по вершинам деревьев пронесся короткий вихрь. Пошатнулся крест, вспучилась могильная земля, пошла трещинами, и, наконец, рассыпался холмик, уступая натиску из недр. Обитатель тесной могилы выбрался на поверхность и принялся отряхивать землю с одеяния, некогда богатого, но сильно пострадавшего от времени и сырости. Глаза его, угольками горящие в темноте, внимательно обшаривали непроглядную глубину чащи. Он всматривался во мрак, словно ждал оттуда чего-то.
— Зачем подняли меня с постели? — ворчливо бормотал он, — Кому опять понадобился Стылый Морок? И где же вызвавший меня? Убежал за край земли от страха?
Что-то огромное шевельнулось вдруг за его спиной. Стылый Морок живо обернулся и сразу заметил, как пучится, раздувая круглые щеки, нависшая над ним скала. Уже и нос был виден на каменном лице, и тяжелые замшелые веки дрогнули, как у пробуждающегося от сна человека.
— Уф-ф! — вздохнул великан и открыл глаза. — Ты здесь, Стылый?
— Здесь, — ответил вышедший из могилы и, глянув исподлобья в глаза великана, добавил:
— К твоим услугам, Владыка.
Каменные губы скривились в довольной усмешке, из хрустальной глубины глаз брызнули веселые отблески.
Стылый Морок нахмурился. Он ждал ехидных намеков на те давние события, когда за попытку возвыситься ему было определено навеки оставаться в подчинении. Но великан погасил неприятные искры и, став серьезным, заговорил совсем о другом.
— Я вызвал тебя сюда, чтобы побеседовать без помехи. Речь моя предназначена для одной лишь пары ушей, и я вовсе не хочу, чтобы ее пересказывали в каждом склепе. Надеюсь, и ты будешь сдержан, узнав, в чем суть дела. Но прежде скажи: давно ли был ты в последний раз среди людей?
