— Вы мне не крутите! — слышался один и тот же уверенный баритон. — Немедленно доставьте их сюда, ко мне!
— Командир полка! — подсказал Рафик.
Потом тот же голос стал что-то объяснять.
— Ясно, ясно.
Аня узнала Савельева. Тут же вмещался надтреснутый и немного визгливый тенор:
— Товарищ гвардии подполковник, их еще нет, не подоспели.
— Я вас, майор, самого пошлю, если через двадцать минут их не будет здесь. — И уж тоном пониже: — Вот, капитан, смотри…
Все, что говорилось за стеной, было непонятным, запутанным. Приходили, говорили, кашляли, шаркали и опять уходили. До сознания девушки дошло одно: предстоит большая и очень ответственная операция. И руководит всем этим механизмом чья-то сильная воля.
Ноги девушки соскальзывали с наклонной завалинки.
— Идем отсюда, — не выдержала Аня, — неудобно тут.
И, уже уходя, девушка уловила все тот же сердитый баритон:
— Мне надо двадцать, а не десять лодок, понятно?
— На лодках будем плавать, ясно? — сказал Рафик.
Теперь-то Аня поняла, что никакого моста нет. Ну что ж, плавать так плавать.
14
Рассветало медленно, точно утро никак не могло расправить промокшие за ночь крылья. Ветер утих. Савельев вывел свой батальон к берегу. Молочно-белые клочья тумана плыли по реке, цепляясь за прибрежные кусты, поднимались кверху. Лодок все еще не было. Командир полка стоял в окружении комбатов и офицеров штаба над самой кручей. Все они всматривались в туманную даль левобережья. Но вот подполковник круто повернулся и в сопровождении капитана Савельева направился к первому батальону. На нем уже не было того прорезиненного плаща, в котором он ночью обгонял колонну. Шинель обтягивала его крутые широкие плечи.
Солдаты при виде начальства стряхнули с себя остатки предутренней дремоты, подтянулись. Подполковник обошел роты и остановился возле Шкалябина. Подал руку.
— Готов?
— Так точно, товарищ гвардии подполковник!
— Ну что же, Шкалябин, капитан вот на тебя указал, — сказал командир полка, — поплывешь первым.
— Слушаюсь, това…
— Слушаться одно, а вот выслушать меня придется, — перебивая лейтенанта, проговорил командир полка, и все трое двинулись обратно к берегу.
Аня с надеждой смотрела на удаляющихся офицеров, от которых сейчас зависел исход этой сложной операции. Нет, не только исход! А жизнь многих людей разве не в их руках? Сумеют ли они разобраться во всех деталях, учесть все случайности, чтобы как можно успешнее форсировать эту преграду? Ведь большинство солдат или не плавают вовсе, или очень плохо.
Подошла Шура Солодко, такая же мокрая и озябшая, как и Аня.
— Лодки привезли, — сообщила она.
Со стороны дороги доносился приглушенный шум моторов.
Шура взяла окоченевшую руку Ани, отвела девушку в сторону.
— Я слышала, вы первыми?..
Аня кивнула. Помолчали, глядя друг на друга. И, точно спохватившись, Шура вытащила из сумки плитку шоколада.
— Вот погрызи…
Аня взяла плитку и разломила на две половинки.
— А это тебе, — сказала она, подавая одну половинку Шуре.
— Спасибо, Анечка!
С прибытием лодок берег оживился. Забегали солдаты, засуетились офицеры. Появился Рогачев. Увидев девушек, он подошел к ним.
— Приятного аппетита!
Девушки поблагодарили. Шура разломила свою половинку еще и предложила Рогачеву.
— Хочешь?
— Не откажусь, — улыбнулся комсорг и, выкинув серебристую бумажку, положил кусочек шоколада в рот.
Ане стало неловко, что ей не с кем поделиться. А почему бы не дать Давлетбаеву? Ведь он тоже голодный. А может, Пашке?
Аня посмотрела на Рогачева. Осунувшееся за ночь лицо, мокрые пряди волос, свисавшие по вискам, доверху заляпанные сапоги. Он облизнул посиневшие губы, аппетитно почмокал и сказал:
— Пойду поговорю с ребятами.
Аня вспомнила вчерашний день. Вот этот самый человек вручил ей комсомольский билет. Как она волновалась, когда Рогачев вписывал ее фамилию, год рождения, наименование комсомольской организации, выдавшей билет. Потом пожал девушке руку и совсем не торжественно, как она думала, вручил ей эту серую книжицу с силуэтом Ильича. Нет, не сразу Аня решилась спрятать ее в карман. Она любовно осмотрела все странички, запомнила каждую надпись и, если говорить откровенно, даже понюхала корочки, пахнущие так же, как пахнет свежий номер газеты или журнала. Только об этом никто не знает и не должен знать. Назовут еще дурехой или взбалмошной. Аня и сейчас ощущает тепло комсорговской ладони. Она была сухой и такой жесткой, как у Пашки. Рогачев улыбнулся и сказал:
— Вот вы и комсомолка!
Девушка помнит, как вспыхнули щеки, как защипало в горле, но все же она смогла ответить ему:
— Постараюсь оправдать… доверие…
— Я в этом не сомневаюсь, — проговорил он.
Потом поздравляли Шкалябин, Коля, Пашке и даже Красильников. Пришел, протянул свою лапищу; в которой потонула вся ее рука, пробасил:
— Ну, Отчаянная, вот ты и… Поздравляю! — и так тряхнул руку девушки, что сам оробел. — Экий я, право, неловкий… извини, Анна! Непривычный я с вашей сестрой. Известно дело, таежник.
Так и назвал; «Анна». Кроме матери, ее никто так не называл. А он назвал. Хорошо! После этого она побежала искать Шуру, чтобы поделиться с ней своей радостью.
Рогачев повторил:
— Ну так я пойду.
Аня протянула свою дольку шоколада, неуверенно сказала:
— Вот, возьмите… от меня!
Комсорг почему-то посмотрел сперва на Шуру, точно спрашивая: «Разрешаешь?» Девушка еле заметно кивнула: Только потом он обернулся к Ане. Та улыбнулась:
