Женщина и социализм

руках. Подвергшиеся насилию редко имели возможность стать под защиту права, так как в городе судьи состояли из дворян, а в деревне право уголовной кары принадлежало помещику. Таким образом, это сильное преувеличение — считать, что дворяне и помещики при подобных нравах и обычаях питали особенное уважение к женщинам и носили их на руках, как своего рода высших существ.

Ничтожное меньшинство рыцарей, казалось, предавалось мечтаниям о женской красоте, но эти мечтания отнюдь не были платоническими, а преследовали очень реальные цели. Даже смехотворной памяти Ульрих фон Лихтенштейн, этот арлекин среди мечтательных обожателей женщин, был платонически влюбленным лишь до тех пор, пока он им принужден был быть. В сущности это служение любви сводилось к обожанию, боготворению возлюбленной за счет законной жены, то есть было не чем иным, как греческим гетеризмом эпохи Перикла, перенесенным на почву средневекового Христианства. Взаимный соблазн жен и в рыцарское время был сильно распространенным видом «служения любви», как это происходит и в настоящее время в известных кругах нашей буржуазии.

Несомненно, что в ту эпоху открытая проповедь культа чувственности означала признание того, что естественная потребность, заложенная в каждом зрелом и здоровом человеке, имеет право на удовлетворение. В этом отношении здесь была победа здоровой природы над аскетизмом христианства. С другой стороны, необходимо снова подчеркнуть, что это признание относилось лишь к одному полу, другой же пол рассматривался так, как будто он не мог и не должен был иметь равных потребностей. Малейшее нарушение моральных законов, предписанных женщинам в этом отношении мужчинами, наказывалось самым жестоким образом. И женский пол вследствие продолжительного угнетения и своеобразного воспитания настолько сжился с этими идеями своего повелителя, что до сих пор находит это состояние естественным.

Не было разве миллионов рабов, находивших рабство естественным, и они никогда не освободили бы себя, если бы освободители не явились из класса рабовладельцев. Подавали же прусские крестьяне петиции, когда они должны были быть освобождены от крепостной зависимости вследствие штейновского законодательства, чтобы крепостная зависимость была сохранена, «ибо кто же о них станет заботиться, если они сделаются больны или стары?» И разве не то же самое видим мы в современном рабочем движении? Как много рабочих, позволяющих еще влиять на себя и руководить собою своим эксплуататорам!

Угнетенный нуждается в возбуждении и воспламенении, так как для инициативы ему не хватает независимости. Так было в современном пролетарском движении, и то же самое наблюдается в борьбе за освобождение женщины. Даже буржуазии, поставленной в ее освободительной борьбе в сравнительно благоприятные условия, проложили путь руководители из дворянства и духовенства.

Как бы много недостатков ни имело средневековье, оно обладало здоровой чувственностью, которая вытекала из прямой, жизнерадостной народной натуры и которую не могла подавить христианство. Лицемерная стыдливость и скрытая развращенность нашего времени, которые боятся называть вещи своими именами и говорить естественно о естественных вещах, были ему чужды. Оно не знало также той пикантной двусмысленности, которою скрывают вещи, не желая называть их открыто или из-за недостатка естественности или вследствие вошедшей в обычай стыдливости. Это тем опаснее, что такой язык только возбуждает, а не удовлетворяет, заставляет только предполагать, но не высказывает ясно. Наши разговоры в обществе, наши романы и наши театры полны этих пикантных двусмысленностей, и результат налицо. Этот спиритуализм развратника, скрывающийся за религиозным спиритуализмом, имеет в настоящее время громадную силу.

Глава пятая Реформация

1. Лютер

Здоровая чувственность средних веков нашла в Лютере своего классического истолкователя. Здесь мы имеем дело с Лютером как человеком, а не как религиозным реформатором. Как у человека, у Лютера выступила крепкая первобытная натура без всяких искажений; она принуждала его прямо и метко высказывать свою потребность в любви и наслаждении. Его положение как бывшего римского священника открыло ему на это глаза. Он практически, так сказать, на своем теле изучил неестественность монашеской жизни. Отсюда тот жар, с которым он нападал на священническое и монастырское безбрачие. Его слова и ныне подходят к тем, которые думают, что можно грешить против природы, и примиряют со своими понятиями о морали и нравственности государственное и общественное устройство, которое препятствует миллионам людей выполнять их естественное назначение. Лютер говорит: «Женщина в тех случаях, когда нет свыше редкой милости, так же мало может обходиться без мужчины, как без еды, сна, питья и других удовлетворений естественной потребности, точно так же и мужчина не может обходиться без женщины. Причина в том, что потребность производить детей так же глубоко коренится в природе, как и потребность есть и пить. Поэтому бог снабдил тело членами, сосудами, истечениями и всем, что для этого служит. Кто хочет противиться этому и не делать того, чего хочет природа, тот хочет, чтобы природа не была природой, чтобы огонь не жег, чтобы вода не мочила, человек не ел, не пил, не спал». И в своей проповеди о супружеской жизни он говорит: «И точно так же, как не в моей власти, чтобы я не имел вида мужчины, точно так же не зависит от тебя, чтобы ты была без мужчины, ибо это не свободный произвол или совет, но необходимо естественная вещь, что все, что есть муж, должно иметь жену и все, что есть Жена, должно иметь мужа». Но Лютер высказывается так энергично не только за супружескую жизнь и необходимость полового общения, он оспаривает также то, что брак и церковь имеют между собою что-нибудь общее. Он стоял в этом отношении совершенно на почве древности, когда в браке видели акт свободной воли участников, до которого церкви не было никакого дела. Он говорит об этом: «Поэтому знай, что брак — внешняя вещь, как всякое другое светское действие. Если я могу с язычником, евреем, турком, еретиком есть, пить, спать, ходить, ездить верхом, покупать, говорить и торговать, точно так же могу я с ним вступить в брак и оставаться в браке. И тебя не касаются законы глупцов, запрещающих это… Язычники — мужчина и женщина точно так же от бога правильно и хорошо созданы, как святой Петр, и святой Павел, и святой Лука, не говоря уже о том, что точно так же, как пустой и лживый христианин». Лютер высказывался далее, подобно другим реформаторам, против всякого ограничения брака и хотел допускать брак разведенных, против чего восставала церковь. Он говорит: «По поводу того, как нам теперь держаться в брачных делах или при разводе, я сказал, что это надо предоставить юристам и светским властям, ибо брак исключительно светское, внешнее дело». Согласно с этим взглядом церковное венчание лишь к концу XVII столетия сделалось у протестантов необходимым условием признаваемого брака. До тех пор признавался так называемый брак по совести, то есть простое взаимное обязательство смотреть друг на друга как на мужа и жену и жить вместе брачной жизнью. Подобный брак по немецкому праву рассматривался как законный. Лютер