путешествие через Атлантику… К тому же во время плавания умерла ее кузина, которая была ей как родная сестра. И в довершение всех бед она прибыла в Канаду в ноябре, накануне суровой зимы.
Что же удивительного в том, что она отказывалась кататься на коньках и санях? А траур, вероятно, служил поводом не ходить на балы и ассамблеи. Однако к Пасхе погода улучшилась, а Джейн по-прежнему отказывалась от всех приглашений.
Исайя с радостью одел бы ее в самые лучшие и дорогие наряды и представил бы здешнему обществу. Пусть он и начинал судовым плотником, но добился успеха и был принят в свете. А такая красивая девушка, как Джейн, могла бы сделать отличную партию. Хотя Йорк стоял в дикой местности и насчитывал не более тысячи жителей, он все же являлся столицей Верхней Канады, и здесь было немало молодых людей из хороших семей.
Но Джейн жила монашкой. Она и одевалась как монашка – в скучные темные платья и белый капор. И все-таки унылая одежда не могла скрыть ее прекрасную фигуру, огромные голубые глаза и пухленькие чувственные губки. И сколько она ни старалась, чудесные золотистые кудри постоянно выбивались из-под капора.
Ни один мужчина не оставит без внимания такие достоинства, а подчас даже будет предаваться фантазиям, чем и занимались все мужчины Йорка, создавая благодатную почву для измышлений Макартура.
К камину подошел Нортон.
– Завтра на рассвете, – сообщил он. – Элмсли-Фарм.
Поблагодарив капитана, Саймон направился к двери. Нортон, Фарли и майор Тернбулл вышли вместе с ним.
– Составим вам компанию, Сент- Брайд.
Было совершенно очевидно: если бы Макартур задумал пристрелить его по дороге, он не стал бы добиваться дуэли. Но Саймон все же решил, что спорить не стоит; на темных и узких улочках имелось слишком много укромных мест для засады, поэтому следовало проявлять осторожность.
Они говорили о погоде, о том, что в этом году, наверное, рано замерзнет река Святого Лаврентия, отрезавшая Йорк от Атлантики и Британии на четыре-пять месяцев в году. Обсуждали также свадьбу принцессы Шарлотты и многое другое, однако о дуэли не обмолвились ни словом.
Возле дома Саймон поблагодарил офицеров за компанию и, повернувшись к Нортону, сказал:
– Вы не могли бы уговорить Плейтера присутствовать в качестве врача?
Капитан кивнул:
– Да, я уже думал об этом.
При этих словах секунданта у Саймона похолодело в груди. Армейский хирург Плейтер имел обширный опыт, причем сталкивался не только с огнестрельными ранениями, но и производил ампутации.
Увечья Саймон боялся больше, чем смерти. Глупо, конечно, но тут уж ничего не поделаешь. Страх возник после того, как два года назад его друг, майор Хэл Боумонт, потерял в бою руку. Саймон сделал для Хэла все, что мог, но был не в силах преодолеть постыдный, тошнотворный ужас.
Некоторые офицеры после подобных увечий продолжали служить, однако война уже подошла к концу, и Хэл продал свой патент. К счастью, он имел независимый доход, завещанный дядей, но, возможно, все равно не оставил бы службу, если бы не почувствовал, что уже не способен выполнять свой армейский долг.
Саймон вошел в дом; там было тихо, только часы тикали. Хотя Исайя считался весьма богатым торговцем, даже ему было трудно найти в городе слуг – особенно мужчин, – которые стали бы жить при доме, когда вокруг имелось столько доступной земли, соблазняющей, как пение сирен.
У Исайи были две молодые горничные, древняя кухарка, она же домоправительница, миссис Ганн, и молодой парень Том, следивший за лошадьми. Над конюшней жил старый друг хозяина, одноглазый плут по имени Сол Прити, он ухаживал за садом, когда имел желание.
Том и горничные жили у себя и только приходили в дом Исайи, а миссис Ганн находилась при кухне, соединявшейся с домом переходом – нелишняя предосторожность на случай пожара в городе, почти сплошь застроенном деревянными домами.
Исайя так и не сумел подыскать подходящего камердинера, и даже его секретарь Солтер в конце концов сбежал и обзавелся собственным «поместьем».
Саймон понимал, что несправедливо насмехаться, когда сам являешься наследником настоящего поместья, – но сколько он видел таких полных надежд поселенцев, которые теряли свои дома, а потом обвиняли индейцев!
Он мысленно перенесся в свой прекрасный Брайдсуэлл, старинный каменный особняк, расположенный в холмистом Линкольншире. Неподалеку от поместья находилась чудесная деревушка Монктон-Сент-Брайдс – такая уютная и живописная в отличие от этого канадского городка. Ох, как же давно он не был дома…
Саймон едва не задохнулся при мысли, что может больше никогда не увидеть Брайдсуэлл. Он уехал оттуда четыре года назад, часто скучал, но никогда, даже когда отбивался от американцев, и вообразить себе не мог, что вообще не вернется домой.
Может, это предчувствие?
Саймон помотал головой, словно отгоняя тревожные мысли, и, усевшись на стул, принялся снимать сапоги и кожаный армейский жилет. Потом взял свечу, горевшую под стеклянным колпаком в ожидании его прихода, и невольно улыбнулся. Джейн постаралась… При всех своих странностях она была прекрасной хозяйкой. В последнее время холостяцкий приют Исайи приукрасился, появились цветы и ароматические сухие смеси из цветочных лепестков, сменилась полировка для полов, и они стали ярче блестеть.
Поднимаясь наверх, Саймон чувствовал запах Джейн – запах, напоминавший об английской весне.
Впрочем, сейчас ему следовало подумать совсем о другом… О завещании, а также о письмах Исайе и родителям.
О Господи!..
Открылась ближайшая дверь. На пороге стояла Джейн Оттерберн. Она была в ночном чепце, завязанном под подбородком, и в длинном зеленом халате, из-под которого только на рукавах и по вороту выглядывали кружева ночной рубашки.
Почему же она кажется ему такой… неодетой?
– Добрый вечер, – пробормотал он с некоторым раздражением в голосе. – Что-то случилось?
О Боже, неужели она уже узнала?
Джейн чувствовала себя так же неловко, как и он.
– Исайе стало плохо, – прошептала она. – Еще один приступ лихорадки. Но он отказался послать за доктором Болдуином, – Она прикусила губу. – Извините, не надо было вас беспокоить. Извините…
Он напомнил себе, что Джейн – всего лишь восемнадцать.
– Если к утру ему не станет лучше, мы этим займемся, – ответил Саймон и тут же мысленно добавил: «Если, конечно, я буду жив».
– Да, спасибо… Приятно провели вечер?
– Терпимо. Спокойной ночи, Джейн.
– Спокойной ночи, Саймон.
Он осторожно прошел мимо двери Исайи и направился в свою просторную комнату в задней части дома. Кровать, стоявшая в алькове, на день закрывалась шторой, отчего комната приобретала вид гостиной. Иногда Саймон принимал здесь приятелей, хотя чаще делал это внизу. Исайе нравилась молодежная компания.
Переступив порог, Саймон осмотрелся. Как всегда, приветливо пылал камин, а возле него стоял кувшин с водой, накрытый для сохранения тепла. Странно было думать, что, возможно, сегодня ему в последний раз предстоит спать в этом доме, умываться, чистить зубы…
Саймон вздрогнул при этой мысли и налил себе бренди. Сделав глоток, сел к столу, чтобы написать завещание и письма. Хотя он являлся наследником Брайдсуэлла, в настоящий момент ему принадлежали только кое-какие личные вещи и скромная сумма денег, еще остававшаяся от отцовского обеспечения. Так что с завещанием он управился быстро.
Писать Исайе оказалось труднее, так как было ясно: рано или поздно тот узнает о причине дуэли и сочтет себя виновником произошедшего. Саймон долго раздумывал и в конце концов просто написал благодарственное прощальное письмо, в котором делал упор на то, что избрал дуэль как способ разоблачить растратчика.
Самой тяжелой задачей было письмо к родителям. Он никак не мог к нему приступить.
Родители очень старались уберечь его от всевозможных неприятностей. Семейство Сент-Брайдов всегда держалось поближе к дому, то есть к Линкольнширу. Годами здесь благополучно жили поколения Сент-Брайдов, жили большими семьями, но Саймону такая жизнь казалась муравейником. Он хотел сражаться с Наполеоном, как его друзья Хэл Боумонт, Кон Сомерфорд и Роджер Меррихью, но мать закатила истерику, а отец заговорил об ответственности Саймона как старшего сына. Выходит, его братья, Руперт и Бенджи, не несли никакой ответственности?
В конце концов ему разрешили занять должность секретаря при лорде Шепстоуне – тот отплывал в Канаду, чтобы по возможности уладить разногласия между Канадой и Америкой. Конечно, оставался некоторый риск – путешествие по морю, – но считалось, что Саймон отправлялся не на войну. Когда же американцы вторглись в Канаду, долг призвал его взяться за оружие. Несмотря на неизбежные ужасы войны, Саймон ею упивался, а потом, когда британцы отбили нападение, он был глубоко возмущен тем, как его соотечественники обходились со своими союзниками-индейцами. И он остался, чтобы вступить в новую войну…
Сообразив, что просто тянет время, обдумывая письмо родителям, Саймон решительно обмакнул перо в чернильницу. И тотчас же представил, сколько слез будет пролито дома, если завтра на рассвете его убьют.
Письмо вышло коротким. Да и что он мог написать своим родителям? Только то, что очень любит их и благодарит за заботу. Заканчивалось же письмо так: «Все, что есть во мне хорошего, я получил от вас, мои дорогие родители. А любую глупость следует, разумеется, отнести к цвету волос Черного Адемара».
А потом он вдруг задумался: не будет ли семейная шутка дурным тоном?
