желает иметь их всех в своей власти? Интуиция подсказывала, что все не так просто, что эти отчаянные поиски как-то связаны и с браком Верити, и с попыткой устроить ее собственный брак. Все сходилось к одной, еще неясной причине. Ясным пока было лишь одно: Генри, это ничтожество, каким-то образом держал в руках могущественного графа Уолгрейва.
Но как ему удалось?!
Подошел Форт, взял горящую руку Честити в обе свои и отвел ее в сторонку от отца. Она сочла, что это добрый знак.
— Дьявольски больно, правда? А что, отец в самом деле порол тебя, чтобы принудить к браку?
— И не только это! — Девушка поискала графа глазами и увидела, что он у двери переговаривается о чем-то с Линдли. Это был недобрый знак. — Форт, во всем этом есть что-то очень странное. Ты не находишь?
— Допустим, нахожу, но все равно не вижу, почему бы Верити не вернуться в лоно семьи.
— С ней все в порядке, — заверила Честити. — Она сейчас у одних достойных и добрых людей.
Линдли вышел, и граф тотчас приблизился к ним.
— Ну что? Сказала она, где Верити? Простое сочувствие порой творит чудеса.
— По ее словам, Верити приютили добрые и достойные люди.
Девушка с укором посмотрела на брата, но, судя по всему, это не был ловкий ход, по крайней мере с его стороны.
— Вот как? Что ж, теперь мои опасения отчасти рассеялись. Но должен сказать, я буду вполне спокоен лишь тогда, когда прижму к груди мою дорогую дочь и внука. Итак, где они?
Честити молча покачала головой.
— Почему ты так упорствуешь?
Невозможно было ответить на этот вопрос, не вдаваясь в подробности, которые, мягко выражаясь, подвергли бы сомнению отцовские суждения графа. Собрав всю оставшуюся решимость, девушка протянула распухшую багровую руку. Отец, однако, лишь приподнял ее чуть выше самым кончиком трости.
— Я вижу, дочь моя, что в тебя вселился дьявол. Чтобы его изгнать, потребуется время, но не сомневайся, я об этом позабочусь. — Он помедлил, давая возможность хорошенько прочувствовать угрозу. — Бедняжка Верити! Как она дошла до того, чтобы не доверять родному отцу?
Внезапно Честити ощутила прилив отваги. Раз уж боль неизбежна, лучше всего поскорее через нее пройти.
— Как ты сумела настроить сестру против меня?
— Этого не понадобилось, — сказала Честити, держа руку перед собой. — Верити сама попросила меня о помощи. Твоей она не желала.
Удара не последовало, и это не удивило ее. Граф лишь выжидал, давая ложную надежду на снисхождение, чтобы боль, когда она придет, показалась вдвое сильнее. Он сам объяснял ей это не так давно. Его первая сокрушительная пощечина имела странный, отупляющий эффект, из которого родился своего рода пассивный протест. Это не прошло незамеченным. «Чрезмерная жестокость, — сказал тогда граф, — поднимает человека над болью, уводит за пределы досягаемости. Кроме того, она оставляет на теле следы. Разумная, хорошо дозированная жестокость способна сломить и сильного духом».
Очевидно, следуя этому правилу, сейчас он потер рубец тростью. Ощущение было примерно как от осиного укуса, от нескольких сразу. Честити скрипнула зубами.
— Отчего же Верити не желала моей помощи?
Страх вторично потерять любимого человека был для Верити лишь второстепенным доводом, в первую очередь она была возмущена тем, как отец поступил с Честити. Однако не странно ли, что этот вопрос так его волнует? Что он хочет выяснить? Если бросить ему правду в лицо, не заставит ли это его проговориться?
— Потому что ты был со мной неоправданно жесток, — сказала Честити.
Граф пронзил ее взглядом, потом повернулся и вышел, не говоря ни слова. Колени Честити подогнулись, однако девушка приказала себе оставаться на ногах, зная, что это еще не конец.
Кругом царила мертвая тишина. Не только потому, что дом был изолирован от городской суеты, — складывалось впечатление, что его теперешние обитатели, все без исключения, затаили дыхание. Это тоже был один из отцовских приемов, призванный сломить волю. Честити называла его «пытка тишиной». Чтобы не поддаться и не закричать в полный голос, она принялась считать и дошла почти до семидесяти, когда граф вернулся. Он продолжал разговор так, словно паузы и не было.
— Ничего не скажешь, весомый довод рискнуть собственной жизнью и жизнью новорожденного ребенка! Все это чушь! Ты обманула сестру. Интересно, что ты ей наговорила… А впрочем, когда мы найдем Верити, узнаем это от нее. — Дверь открылась, вошел Линдли с ворохом одежды. — Наконец-то! Мы уходим, Честити. Договорим позже, когда на тебя можно будет смотреть без отвращения.
Трудно сказать, как воспринял Форт первую часть разговора, но только уходил он с видимой неохотой. Фактически отец вытолкал его из комнаты. Повернулся ключ, и девушка осталась одна. Первым делом она уселась, дуя на пострадавшую руку.
Пара ударов тростью — всего-то. Это даже была не попытка принудить ее к признанию, а всего лишь реакция на отсутствие должного почтения. Ей также дали понять, чего ожидать в ближайшем будущем, а заодно напомнили о недавнем прошлом: о ладонях, сплошь покрытых волдырями, о Линдли, державшем ее руки, потому что сама она была уже не в силах. О первых, еще не слишком жестоких ударах по спине, ягодицам и ногам.
На этот раз будет еще хуже, думала Честити, потому что отец изменился. В добром человеке безысходность открывает все благородство души, в злом — всю ее темную суть. Быть может, отцу уже все равно, что с ней будет потом, и он может без зазрения совести искалечить ее. Не зная, в чем причина этой безысходности, девушка, однако, живо ее чувствовала.
Отец был готов на все, а она… она была в полной его власти.
Глава 14
Девушка вскочила, подстегнутая неожиданной мыслью: ведь это именно то, чего добивается отец! Чтобы она оставалась совсем одна в гаснущем свете дня, с каждой минутой все больше поддаваясь страху. Нужно найти себе занятие, все равно какое — например, переодеться. В конце концов, женский облик никогда ее не отталкивал.
Сбрасывая одежду, Честити размышляла над тем, где в это время может быть Син, и даже — в момент слабости — взмолилась, чтобы он находился где-нибудь поблизости, строя планы ее спасения. Но она тут же назвала себя эгоисткой и оттеснила эту мысль подальше. Син нужен Верити больше, чем ей, потому что речь идет о ребенке. Несколько часов назад она сама просила не принимать ее в расчет, вот пусть и не принимает.
Среди принесенной одежды были шелковая сорочка, нижние юбки из дорогой тафты и атласный накладной лиф с рукавами. Несколько удивленная хорошим качеством каждого из этих предметов, Честити решила, что даже пронырливый Линдли не сумел в столь короткий срок разжиться нищенской одеждой. Один Бог знал, где он откопал то, что принес. Вещи совершенно не гармонировали по цвету: сорочка была розовая, нижние юбки алые, лиф зеленый в желтую полоску.
Чтобы застегнуть по бокам крючки, пришлось сделать выдох — лиф был уже, чем следовало, и имел непристойно низкий вырез. Стоило завести руки назад, затягивая нижние юбки, как соски выскочили. Это прекрасно просматривалось под прозрачной сорочкой.
Кое-как справившись с одеждой, Честити в очередной раз запихнула соски под вырез лифа и с ужасом оглядела себя. Цвета были безвкусные и кричащие, вырез непристойный, юбки не прикрывали лодыжек. Так одевались в борделях шлюхи. Выходит, подбор вещей неслучаен, отец решил дать ей очередной урок!
Снова переодеваться в мужское не было смысла, если только она не хотела быть раздетой вторично — руками Линдли. То, что к ней не возвращаются так долго, могло означать лишь одно: отец пытался избавиться от Форта. В предстоящей сцене тот был фигурой нежеланной. Как странно! Старший брат, которого она причисляла к своим недругам, был скорее союзником.
Обуви среди вещей не оказалось, поэтому Честити оставила на себе мужскую. Это добавляло нелепости ее облику, зато согревало ноги. Помимо этого, она надела сюртук — не столько ради тепла, сколько ради благопристойности. Кутаясь в него, она поцарапала палец и вспомнила о булавке Родгара. Еще одно свидетельство ее порочности!
После короткого раздумья Честити приколола булавку между юбок. Так ее было не найти, разве что сорвать юбки, но в этом случае можно было солгать, что драгоценность досталась ей вместе с ними (вещи были с чужого плеча, это можно было понять по запаху).
Дом, казалось, вымер. Напомнив себе, что праздность только подогреет страхи, девушка принялась анализировать события последних дней.
Несколько месяцев назад, когда Форт так резко и зло выговаривал ей за интрижку с Вернемом, она думала, что и он участвует в заговоре против ее репутации. Теперь ясно, что он — жертва злых козней, но сам не имеет об этом понятия. Каким образом можно открыть ему глаза?
Форт был одним из тех, кто застал Честити с Вернемом, и имел все основания поверить в ее падение. Сегодня она созналась, что утратила девственность. Это могло окончательно восстановить его против нее, и он, конечно, не заступится, если ее решат высечь. Он будет думать, что ей поделом. Однако это не значит, что Форт поддержит всякий род наказания, какой взбредет на ум отцу. Против чрезмерной жестокости он будет протестовать. Единственный выход — отослать его с каким-нибудь поручением.
Дневной свет быстро меркнул. Отдаленный бой часов подтвердил, что близится ночь. Четыре раза к двери приближались и вновь удалялись шаги, заставляя девушку инстинктивно сжиматься в комок. Это тоже была часть дьявольского плана. Когда ключ все-таки повернулся в замке, она невольно подумала: «Наконец-то!»
Собрав
