Удобно ли мне будет сделать это в день перед отъездом в мой рождественский вояж?
Чтобы не нарушать согласия, я сказал «да»; между тем я и не вспоминал о подарках и до сих пор не представляю, куда бы мне поехать.
Ну и хватит об этом.
Ренате нужно повышать квалификацию сиделки. Она слишком тяжела, чтобы наваливаться на меня сверху. Могла повредить мне какой-нибудь жизненно важный орган. Не понравились мне ее массивные груди и жесткое белье под платьем.
Она любит провоцировать и вызывать неловкость – в этом был нерв послеобеденного разговора в День благодарения. Когда я заболел, проявилась ее другая склонность: стремление подавлять и командовать. Поцелуй, демонстрация доступности и признание в том, что она трахается на стороне. Хочет исподволь вызвать во мне влечение. Не иначе, метит в Сфинксы в Сахаре моего вожделения.
Написав эти строки, я посмотрелся в зеркало и понял, что мне нужно постричься. Я не стригся уже по меньшей мере пять недель. В Сэг-Харборе есть парикмахер, может, стоит сходить к нему, вместо того чтобы тащиться в Нью-Йорк за сомнительным удовольствием выслушивать под щелканье ножниц куда Карло намерен поехать на каникулы. Подумать только, за все эти годы, что я у него стригусь, парень так и не научился не мочить воротник моей рубашки, когда моет мне голову. Но его преимущество в том, что результат его работы полностью предсказуем.
Сколько раз осталось мне повторить эти процедуры: ежемесячную стрижку, еженедельное обрезание ногтей, ежедневное бритье и мытье головы? Раз или два в день – в зависимости от того, выхожу ли я из дому – ванна; грязные рубашки, белье и носки, брошенные в корзину, каждую пятницу возвращаются в беспорядке в ящики комода, раз в неделю – визит в химчистку в торговом пассаже. Отдаешь две пары свернутых несвежих брюк, а в полиэтиленовых коконах свисают с проволочных держателей их довольные товарищи – платишь определенную сумму долларов. Милая женщина, которая меня обслуживает, страдает болезнью Паркинсона в ранней стадии – каждый раз я делаю вид, что не замечаю этого.
С другой стороны, мне больше никогда не придется заказывать смокинг или пальто. Те, которые у меня есть, переживут меня. Их срока службы осталось больше, чем моего.
VII
Приглашение от Гилберта Блэкмена поступило по телефону через его секретаршу. Секретарша была новая или просто по каким-то причинам незнакомая Шмидту, но, поговорив с ней, Шмидт поклялся бы сержанту Смиту, что может описать ее в деталях: среднего роста, чуть полновата, вероятно, младенческий жирок, пепельные волосы, стрижка под мальчика, серые глаза, светлый пушок на щеках и на верхней губе; черная трикотажная кофточка с коротким рукавом и острым вырезом, юбка наподобие килтов «Черной стражи»,[24] темные чулки с прямым, как полет стрелы, швом, черные полусапожки. Только он ошибся во всем. Та, кого он увидел мысленным взором – юная бостонская выпускница, окончившая последовательно школу мисс Портер, Смит-колледж и чопорное заведение Кэтрин Гиббс и какое-то время работавшая личным секретарем киномагната Блэкмена, – поскольку олух из Гарварда, который все никак не сподобится довести ее до оргазма, решил, что со свадьбой нужно подождать, пока он не станет дипломированным юристом, – вполне могла бы приходиться нынешней секретарше Гила мамой. Впрочем, не приходится и мамой. По нашим сведениям, дочь столь хорошо памятной Шмидту бостонской выпускницы ведет класс аэробических танцев в Верхнем Вест-сайде и живет с фотографом-афроамериканцем. Нынешняя же секретарша Гила – брюнетка греческого происхождения, сумевшая единственной в семье, где все дети получили высшее образование, приобрести благородный голос и безупречную дикцию. В момент разговора со Шмидтом на ней красная кожаная мини-юбка, такая короткая, что в ней и сесть-то уже неудобно. Брюнетка предпочитает крученый шелк кашемиру и не планирует в ближайшее время выходить замуж кроме всего прочего потому, что мистер Блэкмен – Шмидт об этом не знает, ведь последний раз они с Гилом заговаривали о подобных вещах много месяцев назад – регулярно раскладывает ее на диванчике в святая святых своего офиса, куда из кабинета, где мистер Блэкмен обычно работает, сидя под картиной кисти Миро,[25] можно попасть только через особую дверь. Но это неважно: ностальгическое видение вызвало в Шмидте необычайную податливость. Без вздоха он простил Гилу его неуважение – мог бы позвонить и сам, ведь прекрасно знает, что у Шмидта больше нет секретаря, – и принял приглашение на обед в ближайшую субботу, в восемь вечера, в загородном доме Гила. Как мило! обрадовался волшебный голос в трубке. Гил и Элейн будут рады! По-моему, кроме вас, никого не приглашают.
И вот за пять минут до назначенного часа, чтобы не появиться слишком рано, но и не опаздывать больше допустимого, Шмидт в своем лучшем синем блейзере, слишком шикарном для «О'Генри», но как нельзя лучше подходящем для визита к Блэкменам, нагрузившись подарками (компакт-диски для взрослых и старших дочерей, которых, разумеется, на обеде не будет, и духи для чувственно одаренной малышки Лилли, которую Гил, как казалось Шмидту, незаслуженно оговорил), влез в промерзшую машину. Луна светила такая великолепная и яркая, как над дворцом Османа-паши. Шмидт доехал до Джорджики, где стоял загородный дом Гила. У дома ни одной машины: ни на дорожке, ни под гигантскими азалиями, где иной раз парковался какой-нибудь гость, опасающийся загородить кому-нибудь выезд, но абсолютно безразличный к состоянию Гиловой лужайки. Значит, они и вправду будут одни. Шмидт понюхал зеленые ветки, привязанные к дверному молотку, и позвонил. Под роскошной рождественской елкой в холле сложены подарки – Шмидт добавил к ним свой мешок. Что это, новая причуда Вечного Жида – наряжать елку и вывешивать гирлянду всякий раз, когда он в предрождественские дни разбивает здесь на ночь свой шатер, или Блэкмены и впрямь собираются встречать Рождество в Уэйнскотте? Шмидт направил свои стопы в библиотеку. Хо-хо-хо! возгласил он. А вот и Шмидти, красноносый лапландский олень!
Гил поднялся из своего высокого кресла и широко распахнул объятия. Обнялись без слов – Шмидт почувствовал, как в груди у него что-то сжалось, будто и самое сердце ему стиснули. Все-таки они, что бы там ни было, остались друзьями. Когда он отступил, выпустив Гила, в груди снова шевельнулось. Гил был одет в мягкий толстый джемпер, прекрасный, как разноцветная одежда Иосифа.[26] Такую вещь Гил, Шмидт точно знал, не купил бы сам – это Элейн подарила ему. Значит, она еще любит мужа – физически. Она хочет, чтобы муж был ярким. Шмидт представил себе свитер, который Мэри могла бы подарить ему. Бордовый или темно-зеленый из лучшей овечьей шерсти, подходящий к его твидовому пиджаку. И, пожалуй, с круглым вырезом, чтобы можно было носить без галстука. Крестьянский подход в заботах о муже – не самый плохой, подумал Шмидт, и уж в его-то случае уместен вполне. Он мог бы добавить еще, что никогда не думал о себе как о блестящем самце. Тем не менее, целуя щеку Элейн, он подумал, что со стороны все видится иначе: а каково быть женатым на еврейке? Нужно спросить Гила: он-то пил из обоих колодцев.
Обняв Шмидта в ответ, экзотическая леди, вызвавшая его любопытство, шепнула: Такое счастье, что Шарлотта… А мальчика ведь я не знаю, да? У них все будет здорово. Если бы Мэри видела!
Блэкмены пили шампанское: серебряное ведерко, большой серебряный поднос, бокалы- тюльпаны. На хрустальном блюде – гора черной икры со следами свежей эрозии. Шмидт спросил себе мартини, встал спиной к огню и принялся наблюдать, как Элейн раскладывает икру на ломти грубого черного хлеба.
А малютка Лилли здесь?
