высокая, повыше тебя, очень светлая и, на мой взгляд, довольно красива. Она похожа на… Жанну д'Арк! Ты видела Жанну д'Арк на портретах? Дева-воительница, в пятнадцатом веке она спасла Францию от англичан. Потом англичане сожгли ее на костре, и она стала святой. Конечно, Шарлотта не дева: она уже несколько лет живет с тем парнем, который надумал взять ее в жены, и она не очень воинственна, хотя зверски играет в сквош.
Вы ее очень любите, сказала Кэрри мрачно. Она старше меня? Кэрри высвободила свою руку из ладони Шмидта.
Мягким движением пальцев Шмидт восстановил контроль над территорией: точно так он брал руку Шарлотты, когда та была маленькой.
Конечно, люблю. Она моя единственная дочь, единственный ребенок, она – вся моя семья. Тебя она, должно быть, постарше. В августе ей будет двадцать семь.
А мне двадцать. Кэрри рассмеялась. Могу спорить, у нее хорошая работа. Вы ее устроили?
Нет, она сама. Многие скажут, что работа у нее хорошая, но я почему-то этого не думаю. Она занимается связями с общественностью. В ее случае это значит объяснять людям, что производители табака – хорошие парни, которых неправильно поняли, и они выпускают здоровый и нужный продукт. Или рассказывать, как «Ситибанк» никогда не спит. Сплошные игры и забавы.
А вы курите.
Конечно. И не имею ничего против игр и забав. Только вот пользы от них только тем, кто играет. Ты вот не очень любишь свою работу, она трудная, но тебе удается что-то сделать. Ты приносишь людям настоящие еду и питье, собираешь настоящие деньги и уносишь настоящие грязные тарелки. А там за большие деньги создают впечатление. Шарлотта бы не согласилась со мной, но я считаю, что она выбросила свое образование на ветер.
Но и я не собираюсь всю жизнь прислуживать в ресторане. Обещаю вам, я закончу учебу. Могу спорить, она училась в хорошей школе.
Шмидт кивнул.
Она обалдеет, если узнает. Вы связались с пуэрториканской официанткой, которая моложе вашей дочери на семь лет!
Любую женщину ей будет трудно воспринять. Ее мать умерла в апреле. И Шарлотта не представляет меня с другой женщиной. Но мы с тобой можем видеться, когда захочешь, и не дадим ей совать в это нос. И раз ты мой друг, тебе, конечно, надо будет посмотреть на дом, где я захочу поселиться.
Не беспокойтесь, я ваш друг.
Изучив приборную доску «сааба» и перепробовав все возможные положения сидений, задаваемые электроникой, и все настройки кондиционера, Кэрри хлопнула Шмидта по руке и воскликнула: Если вы и вправду собрались покупать дом, берите меня с собой, только чтоб агента не было: вы же не хотите, чтобы вам отказали!
Потом, когда он спросил, не хочет ли она пойти куда-нибудь пообедать – думая про отель в Сэг-Харборе, где зимой ланч подавали допоздна и где Кэрри, поскольку отель был дорогой, вряд ли могли узнать, а значит, не будет никакой неловкости, – она ответила, что он, должно быть, повредился умом. Нет, есть она не хочет.
Давайте пойдем к вам домой, Шмидти. И поскорей, пока вы там еще живете.
Раздеваться она принялась, едва переступила порог, разбрасывая одежду направо и налево, и в одних лосинах взбежала вперед Шмидта на лестницу. Хватая ее за плечи и пытаясь их целовать, разгоряченный Шмидт подтолкнул ее к спальне.
Кровать ее поразила: О-о, это что-то! Двойная двуспальная? Можно прием устроить! Пробуя, Кэрри несколько раз подпрыгнула на ней, как на батуте.
Не двойная, просто большая.
Ну ладно, мой большой, не хочешь снять с меня колготки? Я вся чистая для тебя. Нет, подожди, сначала я тебя раздену. Смотри-ка, а где же твой малыш? В чем дело? Наверное, застеснялся.
Она разбросала его вещи по полу и по комоду, одергивая его всякий раз, когда, повинуясь привычке и чувствуя себя от этого дураком, Шмидт пытался подхватить одежду и повесить на стул. Когда он наконец снял с нее лосины и оказавшиеся под ними колготки, и она спокойно вытянулась на кровати, закинув руки за голову, Шмидт понял, что до сих пор Кэрри существовала только в его воображении. Да, он знал ее волосы, лицо, шею, руки, жесты,
Ты готов, любимый, тихо спросила она.
Между забытьём и пробуждением был момент, когда Шмидт сознавал только то, что потерялся. За окном спустились сумерки. Должно быть, он очень крепко спал. И тут он увидел очертания ее тела под простыней. Она лежала на животе, наискось вытянувшись на кровати, будто тянулась к нему, и едва не касаясь головой его плеча. Бережно он дотронулся до ее волос и поиграл спутанными локонами. Нежность и жажда ее близости. Шмидт не верил своему счастью – Кэрри на расстоянии вытянутой руки от него – и этой фантастической ее доступности. Когда лишаешься работы и живешь почти в полном одиночестве, в жизни появляется новое качество, которого Шмидт до сих пор не понял и не оценил: ты становишься свободным! Ему совершенно не нужно тревожиться, долго ли проспит эта девушка, или о том, чего ей захочется, когда она проснется. Свадьба дочери в июне да предстоящий переезд в новый дом – необходимость, превратившаяся в потребность, – кроме этих двух у него не было никаких обязательств, никаких планов. В будущее, простиравшееся перед ним – сколько бы оно ни продлилось, – он отправляется без карты и компаса.
При последнем объятии Кэрри простонала: Тебе нравится, любимый? Только для тебя одного. А он, зарываясь лицом в черную волну ее волос, не находил сил отнять губы от ее шеи и затылка и только мощнее двигался в ответ. А она стонала: Вот так. Теперь я по- настоящему твоя.
Когда все кончилось, она спросила: Тебе понравилось? Шмидти, приди в себя, поговори со мной, скажи, что тебе понравилось?
Ему казалось, что он возвращается из какой-то запредельной дали. Может быть, он задремал? Но вопрос будет звучать, пока он не ответит. И он сказал: Твои слова. Что ты моя.
Любимый.
Никто никогда не звал его так. Ни отец – это уж, конечно, ни мать – до самой смерти он был для нее Шмидти или реже Бибоп – прозвище его балтиморского крестного, который каждое Рождество исправно присылал открытку с видами рыбацких лодок у Восточного побережья и чек на десять долларов, ни Мэри – все нежные слова, рассеянно произносимые в разговоре с Шарлоттой ли, с любым ребенком на улице, с секретаршей в издательстве или с мужем, исчерпывались у нее производными от слова «милый» – «милочка», «милашка», «миленький», ни Коринн и ни одна из его случайных подружек на одну ночь. А это девчонка с хриплым голосом и грубым выговором назвала. Трижды подряд назвала его любимым, и не похоже, что у нее это привычный оборот речи, автоматический повтор вроде ее неотступного «Я тебе нравлюсь?». Этого ему хватит, чтобы уверовать в отпущение грехов и жизнь вечную.
