поворачивала на запад, отделяя морской берег от жилых кварталов.
Возможно, сто или двести лет назад она и служила хорошей защитой от непрошеных гостей, но теперь понемногу приходила в ветхость. Она только издали выглядела неприступной. Анастасия заметила, что во многих местах ракушечник раскрошился, от бойниц вниз по стенам разбегаются трещины, а ров перед стеной, некогда заполненный водой, зарос бурьяном.
Ни турки, владевшие городом с ХV века, ни крымские татары, ныне считавшие Гёзлёве ханской крепостью, давно не занимались ремонтом и восстановлением укреплений. По-видимому, крепость устарела. Еще в 1736 году, когда русские подошли к Гёзлёве от Перекопа, трехтысячный турецкий гарнизон тотчас погрузился на корабли и отправился отсюда в Стамбул, даже не пытаясь обороняться и оставив победителям трофеи – 21 медную пушку. Русские в своих донесениях назвали Гёзлёве городом Козловом.
Крепость разрушалась. Но город, стоявший на оживленном торговом перекрестке, процветал. В летнюю навигацию в его гавани собиралось до двухсот купеческих судов. К 1780 году в Гёзлёве было около двух с половиной тысяч домов, по большей части – каменных, несколько мечетей, церковь армян-григорианцев и кенаса, выстроенная в центре квартала, где жили караимы. Свои услуги купцам и путешественникам здесь предлагали 11 частных и 6 казенных постоялых дворов, более трехсот магазинов и лавок, множество кофеен и питейных домов, где изготовляли на продажу бузу – восточный хмельной напиток из перебродившего пшена.
Русской госпоже не пристало искать приюта на окраинах. Паутина причудливых и живописных средневековых улочек в караимских, греческих, армянских, турецких, кварталах была не для нее. Потому секретная канцелярия Светейшего выбрала постоялый двор, или ташхан, в центре Гёзлёве, около великолепной соборной, или «пятничной» мечети Джума-Джами, украшенной высоким куполом и двумя минаретами. Она была такой же древней, как город. В середине ХVI века ее построил Ходжи Синан, знаменитый турецкий архитектор.
Двухэтажный, похожий на цитадель из-за своих высоких стен и крепких ворот, ташхан «Сулу-хан» принадлежал вакуфу этой мечети, то есть являлся ее вечной и неотчуждаемой собственностью, доходы от которой поступали в распоряжение муллы. Управлял постоялым двором назир Шевкет-ага, турок по национальности, высокий и полный мужчина лет сорока пяти.
С помощью штурмана-мастера, который занимался на «Евангелисте Матфее» грузовыми операциями и потому мог объясняться на тюрко-татарском языке, она договорилась обо всем. Цены в «Сулу-хане» были немалые, но Шевкет-ага уверял, что более удобных и роскошных апартаментов госпожа не сыщет нигде в Гёзлёве, что ее имущество будет здесь под надежной охраной, а чайхана восхитит ее классической турецкой кухней.
Выгрузка багажа с купеческого судна прошла без приключений. Проблемы с крымской таможней Анастасия легко уладила с помощью серебряных пиастров, которыми ее щедро снабдил Светлейший князь Потемкин. Она их не считала, и чиновники, с поклонами провожая ее до ворот, желали ей – может быть, вполне искренне – приятного пребывания в их полуденной стране. Таким образом, к середине дня путешественники разместились на втором этаже постоялого двора, заняв там шесть комнат из десяти, и ожидали заказанный еще утром обед.
Восточная экзотика началась сразу.
В темноватом зале чайханы не было столов и стульев в европейском понимании этого слова. Сидеть следовало на деревянном полу, покрытом ковром, на подушках и, лучше всего, скрестив ноги по-турецки. Блюда с едой ставили на низкие столики. Вилок, ножей и ложек гостям не дали. Их в чайхане не имелось. Зато принесли узкогорлые кувшины с водой и медные тазики, чтобы участники трапезы помыли руки, так как брать пищу надо было руками.
Подали горячее блюдо – мясо, запеченное с овощами, или «гювеч» по-турецки. Ряды кусков мяса тут чередовались с рядами овощей – сладкого перца, кабачков, цветной капусты, баклажан, фасоли. Все это было густо полито томатным соком и посыпано мелко нарезанным луком и петрушкой. Вместе с гювечем на столы поставили тарелки с большими стопками лепешек.
Шевкет-ага, заметив растерянность путешественников, решил показать русским, как надо правильно есть. Подобрав полы длинного кафтана, он сел на подушку и, прежде всего, произнес ритуальную фразу из Корана:
– Бисмиллахи ар-рахмани ар-рахим… [17]
Только после этого он взял лепешку, оторвал от нее кусок, зачерпнул им еды с блюда и быстро отправил в рот, не пролив ни капли на свой кафтан.
Анастасия спросила горничную:
– А ложки у нас есть?
– Есть, матушка барыня, – ответила Глафира. – Только я их с собой не взяла. Думала, в харчевне дадут.
– Пока будешь искать, варево простынет, – сказал ее муж Досифей, потянулся за лепешкой, разорвал ее на части, одной из них загреб изрядную порцию гювеча, запихнул в рот, прожевал и сделал вывод: – Вкусно!
Все кирасиры сидели за другим столом. Они тоже наблюдали за управляющим постоялого двора, но его манипуляции с лепешкой их не смутили. Как по команде, они достали ложки из-за голенищ своих высоких ботфортов, сержант Чернозуб победительно оглянулся и изрек:
– Чого тильки те басурманы не павыдумають. Но солдат шилом бреется, на ветру греется. И шоб своей ложки у него не було?!
Мещерский, который находился рядом с Анастасией, долго не решался прибегнуть к турецкому методу поглощения пищи. Из-за ранения ему было трудно поворачиваться и наклоняться. Анастасия положила перед ним лепешку. Он разломил ее, собрал на блюде овощей и мяса, откусил и отложил в сторону.
– Не нравится? – спросила она.
– Нет, просто есть не хочется…
Анастасия тоже не испытывала чувства голода. Возможно, сказывалось четырехдневное морское путешествие. После шаткой палубы «Евангелиста Матфея» у нее и на земле кружилась голова. Присутствие на первом обеде в турецкой чайхане она сочла для себя обязательным, но, не дождавшись его окончания, вернулась в комнату. Положив на лоб холщовое полотенце, смоченное холодной водой, она велела Глафире заварить крепкого чая.
Вскоре к ней явился назир Шевкет-ага. Он поинтересовался, понравился ли гостье его обед, и представил госпоже Аржановой своего младшего сына Энвера, который умел говорить по-русски.
Турок просил взять Энвера переводчиком, потому что в данный момент никакой работы у того не имелось. Об Энвере Анастасии рассказывал Турчанинов. Преодолевая головную боль, она спросила, на какое вознаграждение рассчитывает молодой человек.
– Сорок акче в день! – не моргнув глазом, ответил он. Это было на десять акче больше той ставки, какую называл ей управитель канцелярии Светлейшего в Херсоне.
– Тридцать пять, и ни одной монетой больше, – поморщившись, сказала она.
– Пек яхши. – Энвер кивнул.
– Что такое «пек яхши»?
– «Очень хорошо» по-тюркски.
– Ладно. Ты будешь сопровождать меня повсюду и объяснять про особенности здешней жизни… – Анастасия отсчитала деньги за три дня вперед.
– Слушаю и повинуюсь, моя госпожа! – обрадовался Энвер и немедленно приступил к исполнению своих обязанностей. – Видно, что вы с дороги очень устали. А сегодня в бане – женский дань. Мыльная ванна, массаж и холодные обливания помогут вам.
– Баня? – удивилась Анастасия. – А где она находится?
– Рядом. В двух шагах к северу от мечети Джума-Джами, – ответил расторопный юноша. – Моя мать собирается туда. Она вас проводит и в бане будет помогать…
Зейнаб, первая жена назира Шевкет-аги, без восторга отнеслась к затее сына. Однако долг гостеприимства, почитаемый священным на Востоке, предписывал ей повести двух иностранок в баню, коли такое пожелание они высказали. Она даже предложила им надеть свою верхнюю одежду «фериджи» –
