минимальными потерями и неудобствами.
О Суворове Анастасии говорил светлейший хан и называл его невероятно жестоким и коварным человеком. Священник монастыря святого Климента отец Гермоген превозносил до небес щедрость, набожность и кротость русского генерала, который пробыл в обители десять дней и всех там очаровал своим веселым и добрым нравом.
Но самый восторженный отзыв о Суворове Анастасия услышала от резидента русской разведки в Крыму Микаса Попандопулоса. Это был не рассказ, а просто величальная песня. Пока корпусом командовал генерал-поручик князь Прозоровский, Попандопудоса не пускали дальше его прихожей, не говоря уж об участии в штабной деятельности. Высокомерный и недалекий, Прозоровский считал ниже своего достоинства общаться с людьми подобного сорта. Попандопулос не настаивал. Так благородный князь проморгал подготовку протурецкого восстания в Бахчи-сарае в октябре 1777 года и затем получил приказ сдать дела Суворову. В отличие от своего предшественника Суворов серьезно относился к агентурной работе. С греческим коммерсантом он встречался регулярно и не жалел денег для осведомителей. Все сотрудники Попандопулоса, почувствовав заботу командующего, принялись исполнять свои обязанности, не жалея сил. Турки практически никогда не могли точно установить, где расположены наиболее крупные русские отряды, когда, куда и как они будут перемещаться.
Одна контрразведывательная операция особенно удалась Попандопулосу. Вычислив агента османской разведки, по национальности крымского татарина, он сумел продать ему несколько документов, якобы исходивших из штаба Суворова. Командующий снабдил их собственноручными подписями, печатями и иными реквизитами, назначил штабного офицера, успешно сыгравшего роль предателя. Результатом сего действия стало появление в Ахтиарской бухте в июне 1778 года семи больших турецких фрегатов с десантом, которые сопровождади пять малых судов. Изучив качественно изготовленные фальшивки, в Стамбуле вообразили, что высадка войск в этом месте и в это время будет необыкновенно удачной.
Тут их и поджидали суворовские батальоны. Генерал-по-ручик мечтал хорошенько проучить нахалов. Он предвкушал короткий и победоносный бой с окружением и полным разгромом противника, для чего укрыл часть своих войск за холмами. Но, простояв на рейде более двух недель, турки так и не решились высадиться на берег. Дело кончилось обменом письмами с дипломатическими колкостями…
Теперь легендарный крымский герой сидел за одним столом с Анастасией. Она понимала, что сейчас в России, наверное, нет человека, лучше Суворова разбирающегося в крымско-татарских проблемах. Он мог бы высказать свое суждение об этой полуденной стране, ее людях, о светлейшем хане, его дворце, его армии, его реформе. Все это, вероятно, было бы интересно и полезно для Анастасии, но отчет о поездке уже написан и отдан Турчанинову. Правда, у нее находится письмо Шахин-Гирея, адресованное императрице. В секретной канцелярии Светлейшего с него на всякий случай сняли копию. Однако вручать послание Екатерине II должна сама Анастасия, об этом управитель канцелярии предупредил ее сразу.
Молча смотрела Анастасия в голубые глаза Суворова. В них чудился ей отсвет прозрачного крымского неба, и она размышляла о своей судьбе. Она отправилась в опасное путешествие по предложению Потемкина, но преследовала сугубо личные цели. Она хотела добыть камеи для царицы, а взамен получить пенсию за мужа и рескрипт о подвиге, им совершенном, если уж орден святого Георгия, вполне Аржановым заслуженный, не дают посмертно. Главное она сделала. Осталось добраться до северной столицы, побывать в Зимнем дворце и понравиться Ее Величеству. Но дальше-то что?
Не пора ли ей все же успокоиться? Не пора ли забыть, как страшный сон, крымскую степь, тишайший город Бахчи-сарай, выветренные скалы Таш-Аира, древний Херсонес, пещерный монастырь Святого Климента и караван-сарай у деревни Джамчи? Не пора ли ей со всей серьезностью рассмотреть вариант полковника Бурнашова? Ведь он только что и без малейших побуждений с ее стороны сообщил Анастасии о своем намерении жениться снова, буде сыщется достойная женщина, милая сердцу подруга для него и добрая мать его сыновьям. Степан Данилович – человек, безусловно, заслуживающий уважения и обеспеченный. В Курской губернии у него имеются деревня и двести душ крепостных мужского пола. Возраст у него тоже подходящий – 36 лет. Да и знакома она с ним очень давно…
Лакеи принесли гостям тарелки с десертом, который представлял собой разрезанный на куски многослойный бисквитный торт с цукатами и сливочным кремом. Генерал-поручик Суворов прилежно занялся им и погрузил десертную ложку в самый центр цукатно-кремовой композиции. При этом он рассеянно поднял глаза на Анастасию, видимо, почувствовав ее пристальный взгляд.
– Монахи в обители Святого Климента, – сказала она, – так полюбили вас, что поминают «во здравие» на каждой воскресной службе…
– Вы были в Инкермане? – спросил Суворов.
– Да, совсем недавно.
– По какому случаю?
– Просто страсть к путешествиям.
При этих словах генерал-поручик посмотрел на соседку по столу более внимательно. Суворов отлично знал, к какому ведомству могут принадлежать люди, одержимые страстью путешествовать по таким, сопредельным с Россией государствам, как Польша или Крымское ханство, пережившим вторжение русской армии, погруженным в смуту и неумолимо приближающимся к собственному распаду.
– Вам понравилось в Крыму? – с благожелательной улыбкой спросил Суворов у Анастасии.
– О да. Я в восторге от его достопримечательностей. Удалось многое увидеть, многое сделать. Поистине благословенная земля!
– Но работы там – непочатый край… – Генерал-поручик задумался. – Большие трудности будут с нашим другом Шахин-Гиреем.
– Вы вернетесь туда?
– Думаю, что придется…
Может быть, их новая встреча еще впереди. Будет на ней и свободный обмен мнениями, и поиски взаимопонимания, и выводы, после долгих споров принятые обеими сторонами. Но сейчас полковник Бурнашов ни с того ни с сего стал прислушиваться к их тихой беседе, мало похожей на светский, ни к чему не обязывающий разговор. Чтобы отвлечь его, Анастасия как бы невзначай прислонилась к плечу командира Ширванского пехотного полка.
Степан Данилович и до этого момента считал Георгиевский бал вполне удавшимся. Большим сюрпризом для него стало появление здесь вдовы подполковника Аржанова, которую он ранее разыскивал совершенно безрезультатно. В голове полковника сложился целый план действий, и первым пунктом в нем было сопровождение очаровательной Анастасии Петровны до ее квартиры, а также разговор о визите, какой он намеревался нанести ей на следующий день. Теперь же Бурнашов расхрабрился настолько, что, помогая своей даме встать из-за стола, положил руку ей на талию и в общей суете сумел этаким манером довести ее аж до выхода из парадного зала.
Здесь произошел один весьма странный, по его мнению, инцидент. Сначала их чуть не сбил с ног адъютант Светлейшего в кирасирском мундире. Он стал кланяться и извиняться, объясняя, что спешил на вызов своего шефа. В ходе этих бурных, но бестолковых объяснений оказалось, что под руку госпожу Аржанову уже держит не Бурнашов, а бойкий поручик. Полковник хотел возмутиться этим. Вдруг его сзади обнял за плечи «однокорытник» Петр Иванович Турчанинов и спросил, почему он не хочет ехать к нему в гости, чтобы посидеть вместе за чаркой доброго вина, как то бывало в дни их веселой молодости.
Сам не зная, почему, Бурнашов согласился ехать к управителю канцелярии. С Анастасией ему пришлось прощаться слишком быстро. Уходя, он видел, что она стоит у дверей и разговаривает с молодым кирасиром. Впрочем, это видение недолго занимало его. У Турчанинова собралась дружная компания офицеров, в том числе с георгиевскими крестами. Они желали продолжать праздник своего ордена.
Командира Ширванского полка тут приняли хорошо. Однако вместо вина на столе стояла водка, за первой выпитой чаркой последовали другие, и на шестой полковник сбился с их счета. Утром он очнулся на чужом диване, с чугунной похмельной головой…
Анастасия вошла в спальню Светлейшего, смиряя волнение. Все здесь показалось ей знакомым до сердечной боли. Голубые изразцы печи, натопленной, как в тот, первый раз, до духоты. Светло-голубого тяжелого бархата шторы на окнах. Темно-голубой ковер с длинным ворсом, заглушающим шаги. Из мебели, конечно же, французского производства, в спальне находились кровать, очень просторная, гардероб, небольшой комод, придвинутый к стене, и два стула, обитые голубой в белую полоску тканью.
