Работа над ошибками

сумочки, стала рыться, искать что-то. Нашла. Что-то металлическое, красное с серебряным, блестящее. Два широких шага, и я схватил ее за плечо, одновременно зажав ей рот ладонью, рванул к себе. Блестящий предмет упал на землю – флакончик, похожий на дезодорант. Сигнализация от насильников. В борьбе она задела флакончик ногой, и он укатился. Далеко, не достанешь. Задушенные вопли, острые зубы, впившиеся мне в руку; но я лишь вцепился сильнее, стараясь лишить ее равновесия. Ее ноги волочились по земле, цепляясь за булыжники мостовой. Она была тяжелая, но я тяжелее, больше. Сильнее. Было темно, под ногами валялась какая-то отсыревшая дрянь из разорвавшегося мусорного мешка. Дворы были огорожены деревянными заборами, так что из задних окошек домов нас увидеть не могли. Воняло котами. Я просунул руку ей под джемпер, полез пальцами под резинку леггинсов. Она рыдала в мою другую руку, давилась моим потом, кровью, плотью. Пыталась кричать, беспомощно цепляла пальцами воздух и ногтем большого пальца задела чувствительную кожу в уголке моего левого глаза. Пришлось схватить ее за запястье. Я повалил ее на землю лицом вниз, снова взялся за ее одежду. Пальто задралось, собравшись у плеч складками, леггинсы я спустил к коленям. Она стонала, вжимаясь лицом в грязный булыжник. Я тянул за трусы, пока они не лопнули, обнажив ягодицы, бледные во мраке ночи. Кожа белая, как бумага, как чистый лист. Я сунул руку между ее ног. Мокро. Мокрая плоть, волосы. Влага струилась по моим пальцам, по внутренним сторонам ее бедер и проливалась на землю, собираясь в ручейки в трещинах между камнями.

Я замер. Встал. Отпустил ее. Она всхлипывала, часто и коротко дыша; прическа была совершенно испорчена, лицо измазано слезами и моей кровью. Она ничего не сказала, даже не взглянула на меня, только поправила одежду, нелепо, на полусогнутых ногах, добежала до конца переулка и скрылась за углом. Я стоял и слушал, как постепенно затихают ее шаги, пока наконец единственным звуком, нарушавшим тишину улицы, не стало мое собственное тяжелое, прерывистое дыхание. Я поднял с земли ее шарф, аккуратно скатал его и сунул в карман.

Признаю, это было ошибкой. Через несколько месяцев его нашли у меня в комнате, и он стал одной из основных улик по моему делу. Наряду с картинками, разумеется, и записями по каждому эпизоду. И моим признанием. У следователей в Кардиффе ничего этого не было. Для них это стало очередным нераскрытым делом о попытке изнасилования. Описание нападавшего, полученное от жертвы, было малоинформативным: высокий, крепкий мужчина в куртке с капюшоном. Цвет кожи: белый; цвет волос: неизвестен; цвет глаз: неизвестен; примерный возраст: сколько? двадцать? тридцать? сорок? Было темно, он не снимал капюшона, напал сзади. Не произнес ни слова. Полиция разыскивала мужчину с ранами на руке и, возможно, с повреждениями левого глаза. Преступник между тем наутро после происшествия выехал из пансиона на Кафедральной улице и сел в поезд, идущий в Лондон, на вокзал Пэддингтон. К тому времени, как хозяйка пансиона прочитала в «Эхе Южного Уэльса» заметку о нападении на женщину и вспомнила – тут у нее, без сомнения, похолодело в груди – уродливую царапину на лице недавно съехавшего постояльца, нападавший был уже за сто шестьдесят миль от Кардиффа, в Южном Лондоне, в своей комнате, в муниципальном доме. Указанные им в регистрационной книге фамилия и адрес оказались вымышленными. Хозяйка пансиона смогла сообщить следователям только то, что мужчина был из Англии – определить по выговору, откуда именно, она затруднялась – брюнет с завязанными в хвост волосами и, да, самое странное, с разными глазами, одним зеленым и одним карим. На основе данного описания полиция изготовила и поместила в газеты фоторобот. Впрочем, в английские газеты история не попала. День выдался богатым на события, а нападение случилось в Кардиффе, не было серийным, и к тому же жертва фактически не была ни изнасилована, ни убита.

Я сказал адвокату, что миссис Дэвис-Уайт не обязательно давать показания в суде. Я готов признать эту часть обвинения. Адвокат говорит, что это весьма разумно с моей стороны. Тем не менее по данному конкретному эпизоду у него остается масса вопросов. Почему я остановился на полпути? Почему отпустил жертву? Я начал перечислять причины, но увидел, что он абсолютно ничего не понимает и от этого находится буквально в полуобморочном состоянии; тем не менее я продолжал говорить, отгибая для наглядности пальцы. Помощница записывала мои слова:

Она не курит.

Белизна ягодиц.

Переулок.

Страх (мой).

Страх (ее).

Сила (моя).

Запах перманента.

Моча… ощущение, запах ее мочи на моих пальцах.

Адвокат, что, впрочем, для него типично, не в состоянии понять единства этих причин, их внутренней взаимосвязанности; он пытается разделить их, распределить по значимости, извлечь из конгломерата равнозначных истин одну, главенствующую.

Вас ведь ничто не тревожило?

Эмоционально?

Во время, э-э, нападения. Вам не помешали?

Я качаю головой.

Чьи-то шаги? Голоса?

Нет.

(Пауза, во время которой он изучает записи помощницы.) Ее страх. Что вы имеете в виду под словами «ее страх»?

Это в некотором роде связано с шестым пунктом.

(Еще один взгляд в тетрадку.) Сила?

Именно.

Что «именно»?

Она боялась меня, это было хорошо. Я был хозяином положения. Я мог продолжить, а мог прекратить, и она никак не могла на меня повлиять. Она была бессильна, я забрал ее силу себе.

А. Понятно. Да, кажется, я вас понял. Но как же тогда ваш страх? Что имеется в виду в этом случае?

(Я пожимаю плечами.) Недостаток опыта. Я был снаружи, был среди людей – я хотел от себя слишком многого и слишком быстро. И вообще, от физического контакта с ней мне стало дурно.

Помощница шумно выдыхает – и тут же выдыхает второй раз, потому что ее спина неожиданно соприкасается со спинкой стула. Она швыряет на стол ручку. Какое-то мгновение мне кажется, что она сейчас что-то скажет, но адвокат делает предостерегающий жест, и она молчит. Я продолжаю говорить, намереваясь объяснить важность того обстоятельства, что миссис Дэвис-Уайт не была курильщицей, сказать про белизну ее кожи, и про переулок, и про неприятный запах пероксида, и про мочу… я очень хочу разъяснить важность мочевого фактора, но адвокат обрывает меня на середине фразы. И тогда я понимаю, что среди нас существует некое иерархическое право на гнев, на раздражительность. Адвокат только что, пользуясь своим положением, сорвался на помощницу. Теперь на меня. Но он не имеет права срываться на меня, потому что именно я – причина того, что мы вообще здесь собрались. Я, Грегори Линн (сирота, холостяк, с четырех с половиной лет единственный ребенок в семье). Так что пошел он.

Каждый раз, когда я вспоминаю о случае в переулке – каждый раз, когда я его рисую, – я вспоминаю его по-разному. И отличить вымысел от реальности становится все труднее. Иногда я крайне педантичен и отображаю события с большой точностью; иногда я сочиняю, фальсифицирую. В то же время все версии кажутся мне одинаково правдивыми – если некая история существует у меня в голове, значит, сама по себе она верна.

Факт:

Миссис Дэвис-Уайт обмочилась.

Вымысел:

Миссис Дэвис-Уайт испытала оргазм.

Она могла донести на меня, но не сделала этого. Могла доложить директору о непристойных рисунках, о том, что я на уроке географии онанировал под партой. Могла добиться наказания розгами, исключения, назначения новых сеансов у школьного психолога. А она не стала. Единственное, что