Работа над ошибками

Все произошло не так, как обещали картинки. По ним я должен был, прячась в темноте, дождаться, пока мистер Эндрюс выйдет из культурного центра, затем, держась на расстоянии, дойти вслед за ним до его дома и позвать его по имени, лишь когда он вставит ключ в замок. Он должен был удивиться, а потом, узнав меня, улыбнуться. Все это было изображено на картонке – на внутренней стороне коробки из-под хлопьев, найденной мною в мусорном баке, рваной, запачканной, пахнувшей использованными чайными пакетиками. С собой у меня была только шариковая ручка, ею я и рисовал, осторожно, стараясь не нажимать слишком сильно, чтобы не прорвать в отсыревших местах картон. Я нарисовал облачка со словами и облачка с мыслями, нарисовал, как мистер Эндрюс пожимает мое плечо и говорит: как я рад снова тебя видеть, сколько лет, сколько зим, и открывает дверь, приглашая меня войти. Только все было не так. Я действительно ждал его у «Фабрики», промокший и продрогший, но, когда он вышел, с ним было еще три человека, две женщины и один мужчина – судя по всему, ученики. Они громко разговаривали, хохотали над чем-то, сказанным одной из женщин. Я смотрел, как они переходят дорогу, заходят в паб. Я укрылся в темном проходе между культурным центром и соседним домом и стал ждать. Дождь, к счастью, прекратился, но у меня ужасно разболелись все суставы, на глаза давило изнутри, и я безостановочно дрожал. Дважды мне пришлось покинуть свой пост из-за гуляющих с собаками людей, потом, когда они уходили, я, сделав круг, возвращался на свое место. Я уже начал беспокоиться, что за время одной из моих отлучек мистер Эндрюс успел уйти, но тут он – пробыв в пабе ровно пятьдесят семь минут – появился в дверях, один, и его силуэт на мгновение вырисовался в золотом лучистом прямоугольнике проема. Дверь тяжело распахнулась, потом снова закрылась. Вслед за мистером Эндрюсом в безмолвие улицы вырвался обрывок песенки из музыкального автомата. Мистер Эндрюс прошел в нескольких футах от моего укрытия, настолько близко, что я ощутил запах пива в серых облачках дыхания, вылетавших из его рта в темноту. Я видел, как он подходит к металлическим стойкам перед входом в культурный центр, наклоняется, чтобы снять цепь, которой пристегнут старый черный велосипед. Он повесил цепь на руль, полез в оттопыренные карманы джинсовой куртки, достал два фонарика, прикрепил их на велосипед, спереди и сзади, и включил. На тротуар пролились две струйки света – одна белая и одна красная. Рисуя нашу встречу, я совсем забыл про велосипед, не подумал о том, как легко он может вскочить в седло и укатить – с полным равнодушием к моей заброшенности. Он подкатил велосипед к краю тротуара и уже собирался сесть, когда я вышел из темноты и невнятно позвал его по имени. В горле у меня пересохло, я охрип; чтобы привлечь его внимание, пришлось позвать его еще раз.

Мистер Эндрюс, это я – Грег. Мистер Эндрюс, я, кажется, болен.

Он приготовил мне питье: виски с горячей водой, чайная ложка меда, лимонный сок из пластмассового лимона. Две таблетки парацетамола. Я попытался проглотить обе сразу и обжег рот кипятком. Из-за двери, ведущей из гостиной на кухню, до меня доносились приглушенные голоса. Я не мог разобрать слов, но знал, что там спорят обо мне. Кто-то бросил столовые приборы в ящик, с шумом задвинул его. Дверь открылась, в гостиную вышла женщина, прошла, без единого слова или взгляда в мою сторону, к другой двери и удалилась. На ней, поверх белой пижамы, был надет фиолетовый шелковый халат. Высокая, стройная, очень черная – не Карибы, Африка. Констанс. В проеме кухонной двери появился мистер Эндрюс, обнимающий ладонями гигантскую кружку.

Съешь чего-нибудь еще? Тост? Печенье?

Я показал на другую дверь. Сказал: я ей не нравлюсь.

Он прошел к тому креслу, что стояло ближе всего к окну, и тяжело опустился в него. Ей не нравится вся ситуация, Грег. Я, в сущности. Непопулярен, так сказать, в этом сезоне.

Волосы у него, как и раньше, были длинные, но уже начали седеть и слегка поредели на макушке. И еще он отрастил бороду. В полумраке – комната освещалась одной-единственной маленькой лампой – я с трудом различал его лицо. На дощатом полу лежал большой узорчатый ковер, белые стены украшены фотографиями и картинами, развешанными на большом расстоянии друг от друга, часть – работы мистера Эндрюса, очень характерные. Нигде ничего не валялось, в комнате царил безупречный порядок. Он полез в карман рубашки, вытащил пачку сигарет, взял одну, сунул в рот. Прикурил от одноразовой зажигалки из того же кармана.

Вы больше не жуете бумагу?

(Он засмеялся.) Бросил. Доктор запретил.

Лицо мистера Эндрюса скрывалось за густой завесой дыма. Дым, постепенно рассеиваясь и образуя вокруг его головы серый нимб, всплывал к потолку. Мистер Эндрюс смотрел на меня. Я подул на горячее питье и стал втягивать его мелкими глоточками, вдыхая горько-сладкий аромат. Виски обжигало заднюю стенку горла, горячо разливалось в груди, и от этого мне было хорошо. Откуда-то, из другой части квартиры, послышались шум спускаемой в унитазе воды, хлопанье дверей. За стенкой гостиной заскрипели пружины кровати. Мистер Эндрюс прочистил горло.

Констанс…

Слово повисло в воздухе, он оборвал сам себя взмахом руки и затянулся сигаретой. Еще раз поинтересовался, не голоден ли я, и я ответил, спасибо, нет. Я согрелся, мне хотелось спать, на мне был темно-синий махровый халат мистера Эндрюса; на кухне, в барабане стиральной машины, крутилась моя грязная одежда.

Ты так набросился на чипсы, прямо как волк, можно было подумать, что ты не ел, ну я не знаю, неделю, не меньше.

Я улыбнулся. И чихнул два раза подряд. Даже заслезились глаза. Мистер Эндрюс принес коробку салфеток и поставил ее на кофейный столик.

Он купил эти чипсы – два пакета – по дороге домой и свой пакет положил в корзинку велосипеда, который катил по тротуару, периодически цепляясь штаниной за педаль и задевая меня рулем. Мы набивали рты чипсами и одновременно разговаривали: про __________, про то время, когда я работал на «Фабрике», и чем я занимался с тех пор. Я рассказал про маму – что она умерла от рака и ее сожгли. Сказал, что временно не работаю, чертов совет выставил меня из дома, и мне теперь негде жить. И что я болен. Он слушал, время от времени кивая; между нами не прозвучало ни слова о том, можно ли мне у него переночевать – он просто катил к дому свой велосипед, а я шел рядом нога в ногу. Через двадцать минут мы были на месте. Он жил на верхнем этаже трехэтажного здания на широкой неприглядной улице, с обеих сторон заставленной машинами. Табличку с ее названием сплошь покрывали серебряные люминесцентные завитки граффити, так что прочесть его я не смог. Мистер Эндрюс по неровным бетонным ступеням завез велосипед в подъезд и, не пристегивая, прислонил к стене. В подъезде пахло сыростью и собачьей шерстью. Он забрал у меня пустой пакет из-под чипсов, сунул его в корзинку велосипеда рядом со своим и кивком пригласил следовать за ним наверх. Про Констанс – назвав ее «моя сожительница» – он сказал мне только у самых дверей квартиры. Не буду ли я против немного подождать за дверью, пока он переговорит с ней? Он дыхнул мне в лицо и спросил, пахнет ли от него пивом.

Линн, Грегори

Класс 4 – 3

Изобразительное искусство

За этот год Грег вновь создал несколько замечательных работ и проявил себя с самой лучшей стороны. Он не всегда в точности выполняет задания, но степень его мастерства и оригинальность создаваемых им произведений просто поразительны.

Энди Эндрюс.

Художественные экскурсии ничем не напоминали ни географические занятия на воздухе, ни поездки по историческим местам, ни походы в политехнический музей со специальными вопросниками мистера Бойла, которые он затем дотошно проверял, дабы убедиться, что мы не пропустили ни одного экспоната. А мистер Эндрюс на художественных экскурсиях обычно говорил:

Как надоест, идите в кафе и пейте колу.

Или посылал нас в галерею с заданием выбрать одну-единственную, но смертельно не понравившуюся картину и простоять возле нее подольше – сколько потребуется, чтобы составить список всего, что в ней не нравится. И, что самое смешное, после составления списка обычно выяснялось, что картина вовсе не так плоха, как казалось вначале. Нередко, наоборот, она тебе начинала нравиться.

После экскурсии он раздавал нам ксерокопированные листочки с цитатами или заметками на тему выставки, которую мы посетили. Он говорил: