...Наступает ненастный вечер, в окнах темнеет, холодный сырой ветер задувает в щели, а Ду Фу все не выходит из своей комнаты. Госпожа Ду берет теплое верблюжье одеяло, заваривает чашку горячего чая и в нерешительности останавливается перед дверью. Из-за тонкой перегородки слышится голос Ду Фу, иногда прерываемый кашлем. Словно в забытьи, он бормочет стихи, повторяя одну и ту же неоконченную строку и всякий раз замолкая там, где еще не найдено нужное слово. В стихотворении настоящего мастера каждое слово неповторимо, и если в рукописи случайно стерся иероглиф, уже никто не восстановит его. Поэтому приходится искать слова, словно крупицы золота в горной породе. «Юэ» - «луна», «хуа» - «цветы», «сюэ» - «снег». Раньше в стихах Ду Фу было много именно таких слов, но теперь все чаще встречаются другие. «Минь» - «народ», «чжань» - «война», «ку» - «страдание». Может быть, иному знатоку поэзии эти слова покажутся простыми и грубыми, но для Ду Фу они подобны золотым крупицам истинного искусства.
ДУ ФУ ВСТРЕЧАЕТ СТАРОГО ДРУГА И ВНОВЬ РАССТАЕТСЯ С НИМ
Ду Фу по-прежнему ожидал ответа на посланные во дворец оды, по-прежнему надеялся и верил, что о нем вспомнят. Казалось, вот-вот раздастся стук в дверь и дворцовый евнух с подобострастной улыбкой вручит императорский мандат о назначении поэта на должность. Ведь не зря же он вторично держал экзамены! Должна же восторжествовать справедливость по отношению к человеку, который все еще мечтает «совершить свой подвиг», хотя в его возрасте давно пора расстаться с наивными юношескими мечтами. Так размышлял Ду Фу, прислушиваясь к шорохам за дверью и голосам на улице. Но время шло, а ответа из дворца не поступало. Наконец он понял, что его надежды тщетны: наверное, оды попросту затерялись среди бумаг. Ему придется снова искать случайные заработки, просить о помощи друзей и знакомых. За годы жизни в Чанъани Ду Фу приобрел много друзей, среди которых были самые разные люди, поэтому естественно, что и относился он к ним по-разному. С «хозяевами» богатых столичных особняков, охотно принимавших у себя поэта, Ду Фу не чувствовал внутренней свободы, хотя они просили своего «гостя» забыть о чинах и рангах и говорили о собственном богатстве как об утренней дымке, готовой растаять при первых лучах солнца. Но все это входило у них в понятие «ли» - «этикета», и Ду Фу не слишком верил в искренность «хозяев». Более свободно и непринужденно держался он с теми, кто не имел собственного особняка и ютился в простой гостинице, посылая прислугу в соседнюю лавку за вином и подолгу задерживая плату хозяевам, - бедными и непризнанными поэтами, художниками, артистами, учеными. Среди этих людей попадались и строгие ревнители конфуцианского благочестия, и легкомысленные завсегдатаи веселых кварталов Чанъани, и одинокие меланхолики, тосковавшие по ушедшей молодости и оплакивавшие «иней в волосах», и записные острословы, словно бы навечно зачисленные в свиту хохочущего будды Майтрейи: согласно канонам иконографии Майтрейя изображался с огромным голым животом и блаженной улыбкой. К этим последним Ду Фу испытывал особую дружескую привязанность: вечно погруженный в свои мысли, молчаливый и сосредоточенный, он ностепенно привыкал к веселой шутке, меткому словцу, отточенному каламбуру. Кроме того, юмор его беспечных друзей как нельзя лучше помогал переносить невзгоды и тяготы, неотступно преследовавшие поэта.
Новые друзья были истинным утешением для Ду Фу, но еще больше он радовался, если доводилось снова увидеть доброго старого друга. Так, однажды он встретил храброго Гао Ши, с которым когда-то путешествовали по юго-востоку Китая, а затем пировали в обществе седовласого Ли Юна. Много лет промелькнуло с тех пор, но в жизни Гао Ши почти ничего не изменилось. Храброму рыцарю по-прежнему не везло, правда, за эти годы ему удалось получить небольшую должность в местной управе, но обязанности, которые приходилось выполнять, не отвечали возвышенному настрою его души. Гао Ши считал своим рыцарским долгом помогать слабым и обиженным, а от него требовалось наказывать народ за мелкие
