— Зачем он послал тебя?
— Послал ради твоего же блага, — прокурорским голосом продолжал Юра.
Слова были круглые, обкатанные, он с гордостью ощущал форму.
— Господи… — Словно сбрасывая с себя наваждение, Настя встряхнула головой, и челка закрыла ей глаза. — Господи, господи…
«Получается!» — в азарте подумал Юра. Он взял телефонную трубку.
— Я вызываю такси, и мы вместе возвращаемся в Сокольники.
Вот это была решительность! Юра собой любовался!
— Так надо? — спросила Настя, измученно глядя на него.
Настоящий дизайн исключал сомнения.
— Это единственный выход, — ответил Юра.
Девочка, поев, стала засыпать, и Настя отнесла ее в кроватку.
— Подожди, послушай! — бросилась она к Юре. — Ведь если мы не нужны друг другу… если я не нужна ему, зачем же… зачем нам?! Может быть, я глупая, но ведь мне больно по-настоящему!
— Допускаю… — Юра склонил голову, как Кирилл Евгеньевич, но где-то внутри пробежал леденящий морозец: «Кто я такой, чтобы вмешиваться в их жизнь?» На помощь снова пришел дизайн. — Допускаю, что тебе больно, но ты сама виновата. Сбежала со слезами, с истерикой, а теперь засомневалась.
— Что же мне делать?! Вернуться?
На мгновение Юра растерялся. Он чувствовал себя способным придать одинаково блестящую форму любому варианту выбора.
— Возвращайся! — выпали, он, но тотчас же спохватился: — Нет, останься, останься!
Леденящий морозец снова пробрался внутрь. Оба варианта были равно близки его душе.
Настя подумала и осталась.
— Главное вы поняли, — сказал Кирилл Евгеньевич при очередной встрече с Юрой, — теперь усвойте две вещи…
Как обычно, они гуляли по центру. Был ясный день без снега, но, с морозцем, и Кирилл Евгеньевич опустил наушники, вшитые женой в каракулевый пирожок.
— Искусством жизни владеет не тот, кто творит вещи, а тот, кто умеет ими пользоваться. Проникнитесь этим, Юра! Вам ясно? Если перед вами скрипка, не бейтесь над секретом ее устройства, а лучше научитесь на ней играть. Умение доставляет большее наслаждение, чем знание, оно сделает вас счастливым, знание же лишит последней иллюзии счастья. Постигнув все тайны мира, жить в нем уже невозможно. Страшитесь знания, мой друг, его искус губителен! Зачем вам мудрость, которая состарит вас раньше времени? Пользуйтесь, пользуйтесь всем, что вас окружает… Может быть, на вашу долю не выпадет больших радостей, что ж, пользуйтесь малыми, ведь и это искусство! Я, Юра, пропагандирую на лекциях теорию маленьких радостей жизни, и это мой второй сегодняшний тезис. Видите ли, мы не герои… Эпос Эллады создал титанов, которым все отпущено по сверхчеловеческой мере, эпос же нашего времени повествует о чиновнике, мечтавшем о новой шинели, и никакой дизайн не поменяет их местами. Маленькие радости, Юра, цените их! Культивируйте! Лелейте! Пользуйтесь тем, что сегодня хорошая погода, что в трамвае вам досталось место у окна, что вы купили в булочной свежий ситник, и не пытайтесь, умоляю, перевернуть мир в надежде на несбыточное счастье. Человечество всегда обманывалось в этом, попутно лишая себя доступных ему радостей настоящего… Вот, кстати, вы умеете читать?
Гуляя, они спустились с Кузнецкого моста на Неглинку.
— Читать?! — изумился Юра.
— Именно, именно… Читать, подчиняясь прихоти воображения, читать творчески, я бы сказал.
— Нет, — откровенно сознался Юра.
— Тогда записывайте… Вы никогда не берете книгу только потому, что она новая и вам посоветовали ее прочесть. Ставьте ее на полку и ждите. Ждите внутреннего толчка… Вот в вас мелькнуло смутное желание перелистать несколько страниц — сделайте это, но не больше… Вот вам захотелось прочесть отрывок… и вдруг, читая нечто совсем постороннее, вы ощущаете страстную тягу вернуться к той, первой книге, о существовании которой вы вроде бы и забыли, и тогда вы проглотите ее с жадностью, она пробудит в вас поток свежих мыслей, вы как бы перевоссоздадите ее, то есть будете творцом, художником чтения!
— А как вы смотрите на коллекционирование книг? — спросил Юра.
— Не надо стеллажей во всю стену, мой друг! Только томик Монтеня у ночника, томик Монтеня…
Прислушиваясь к себе, Юра чувствовал, как прорастает в нем новый человек. Сначала ему стоило громадных душевных затрат контролировать себя в мелочах, и он говорил, двигался словно спеленатый. Внешне это выглядело смешным, и он вызывал улыбки. «Что это с тобой?» — спрашивали сокурсники, но это не смущало Юру. Он упорно учился придавать форму словам и жестам.
Главное заключалось в том, чтобы, уловив момент зарождения того или иного импульса, дать ему созреть, довести до кульминации и строго вовремя разрядить в жест или слово. Стойло поторопиться или опоздать — и импульс комкался, формы не получалось. Такого рода неудачи были знакомы Юре, и, проанализировав причины его ошибок, Кирилл Евгеньевич сказал, что у Юры сложилось превратное представление о воле. Юра понимал волю как внешнюю силу, побуждающую на те или иные поступки, но оказалось, что истинное искусство проявлять волю заключено в умении ждать, не препятствуя естественному ходу душевных процессов. «Не подстегивайте себя, не то, решите!» — учил мастер дизайна, и мало-помалу Юра научился правильно применять волевой приказ.
С тех пор исчезли насмешливые улыбки. Юру не узнавали. Не было больше стеснительного мальчика, бесконечно зависимого от чужих мнений и всякую минуту готового себя презирать. Был артист дизайна, галантный, остроумный и блестящий.
Кирилл Евгеньевич лишь внес завершающие штрихи в его костюм — Юра стал придерживаться в нем коричневых тонов — и посоветовал ему обставить интерьер с намеком на старомодность.
— Хам ценит модерн, а интеллигент антик, — сказал он и добавил: — Кстати, у моих знакомых есть ширма, девятнадцатый век, они ее толи продают, то ли меняют… Я спрошу.
— О! — Юра не находил слов благодарности.
— Еще не все, — остановил его мэтр. — Хорошим дополнением к стилю служит оригинальная привычка, выделяющая вас из другим. Для этой цели некоторые коллекционируют дверные замки, некоторым курят трубку… Впрочем, это уже неоригинально. Оригинальных привычек осталось мало… м-да… Признаться, у меня есть одна в запас, но я берег ее для себя. Впрочем, сегодня я щедр, берите… Советую вам. Юра, употреблять в разговоре лишь старые названия московский улиц — Спирндоньевка, Маросейка, Мясницкая. Иногда это создает путаницу, ведь сейчас этих названий почти не помнят, но зато вы будете оригинальны и вам воздадут должное. Кстати, как раньше назывался ЦУМ?
Юра стыдливо пожал плечами.
— Мюр и Мюрелиз! — Мэтр значительно поднял палец.
Юра раскрыл Овидия и, предвкушая наслаждение, которое ставят ему строки, пришедшие на память сегодня в троллейбусе, искать по оглавлению нужное место… Да, да, те самые строки элегии, начинающиеся с описания душного полдня, затененной комнаты, открытых ставен, сквозь которые проникает полуденный жар… Овидий! Ведь Юра тоже пережил радость свидания, ее зовут Сашенька, она на курс младше, носит белую косу и влюблена в позднее Возрождение, еще не перешедшее в маньеризм. Они познакомились недавно и уже два дня встречались в Пушкинском музее, и Сашенька смотрела на Юру восторженно. Дизайн завоевал для него ее сердце…
Юра раскрыл Овидия и, обложившись диванными подушками, прочел:
