восстание ты написал! Для потомков увековечил. Потсен тухес! — выругалась Анна по-еврейски.
— Ты можешь мне честно сказать: Фрунзе — за что?
Берзинь подошла к двери, прислушалась. Вернувшись на диван, зашептала:
— Скажу только то, что знаю: все твои покровители — Фрунзе, Киров и их ближайший друг Куйбышев — люди Сталина, но… Фрунзе стал склоняться к левой оппозиции. Он даже участвовал в неофициальном совещании, проводившемся в пещере близ Кисловодска. Там были Троцкий, Зиновьев, Орджоникидзе, и там они поставили первейшей задачей уравновесить просталинские кадры в Секретариате ЦК и в Оргбюро партии… Вот Фрунзе и умер во время совершенно ненужной операции, проведенной по прямому приказу Сталина!
Сухой, протокольный язык Берзинь подействовал на Есенина, как ушат холодной воды.
— Ой, бля! Вот это да!.. Сталин сам их… уравновесил… А Киров? — спохватился он. — Киров был с ними там, в пещере?
— Нет! — успокоила его Анна. — Он преданный Сталину человек!
— Слава тебе, Господи! — перекрестился Есенин. — Хотя боюсь, и его уравновесят когда-нибудь… к небесам… раз пошла такая пьянка!
Он с благодарностью поглядел на Берзинь, погладил ее волосы. Анна застонала от его прикосновения и закрыла глаза.
— Ты не боись, Аня, все, что ты сказала… Я — могила!
— Я люблю тебя, Сережа! Ты во мне бабу разбудил, а это дороже их гребаной политики. — Она взяла его руку и стала нежно целовать ее, как собачонка лижет руку хозяину в благодарность за ласку.
— Что посоветуешь? — спросил Есенин. — Ведь ты у меня единственный настоящий друг! Как быть?
— Я теперь и сама не знаю, кто из претендентов — козырная карта… Чувствую только, неправильный выбор — это не только потеря места под большевистским солнцем, но и трагическая участь игроков!
— Вот я и попал в эту воронку! Затянули, мать их!.. Ай! Хер с ними! — махнул он отчаянно рукой. — Двум смертям не бывать, а одной не миновать!
А? Как тебе? Хорошие строчки сложились?.. «Но и жить, конечно, не новей»?..
— Мне не нравятся, — серьезно ответила Анна. — Я прошу тебя: ложись в больницу, там тебя не достанут! Я подниму всех на ноги, задействую все свои связи! Я горло за тебя перегрызу! Я люблю тебя, Сереженька, ох, как я тебя люблю!
Есенин привлек ее к себе и крепко поцеловал.
— Спасибо тебе, Аня!.. Пойду я… — сказал он, вставая. Увидев ее тревожный взгляд, усмехнулся: — Не бойся, я пить не буду! — Остановившись у двери, поманил ее к себе и, когда Анна подошла, прошептал: — Хорошо как ты мне все объяснила… Так просто… «Если не с нами, значит, против нас!..»
— Ты к Толстой? — спросила Анна, опустив глаза.
Но Есенин поднял ее голову за подбородок:
— К Наседкину! С Сонькой все! Не могу… физически не могу, задыхаюсь!
Берзинь радостно вспыхнула:
— А хочешь, ночуй здесь, на диване. Я запру тебя и уйду! А?..
— Ты уйдешь? Не верю! — засмеялся Есенин. — Если ты меня запрешь, куда мне по нужде сходить, если припрет?.. В горшок цветочный под фикусом? Ладно, Аня… все будет хорошо!.. До свиданья, друг мой, до свиданья! Здорово! Это и будет первой строчкой: «До свиданья, друг мой, до свиданья!» Все, пока, товарищ Берзинь! Адью! — шутливо помахал он на прощанье рукой.
Анна Берзинь была права. Напряжение предсъездовской борьбы ощущалось повсюду. Люди косились друг на друга: с кем ты? За кого ты? Боялись прогадать. Даже воздух, казалось, был пронизан всеобщим страхом. Тучи над Есениным сгущались, вот-вот мог грянуть гром. Катя с Наседкиным, самые близкие ему люди, и Анна Берзинь приняли решение «спрятать» Сергея в клинику Ганнушкина, но не знали, как сказать ему об этом. Но все произошло само собой. Есенин последнее время жил в комнате Наседкина у Никитских ворот, и сестра Катя однажды выложила перед ним несколько листков.
— Тебе скоро в суд, Сергей! Вот… повестки!.. Вон сколько накопилось!
Есенин помрачнел.
— Твою мать! Где же выход? — Заметив, как переглянулись Катя с Наседкиным, стукнул кулаком по столу: — Я вижу, вы что-то придумали, ну!
— Выход один, Сережа: ложись в больницу, больных не судят! — выпалила Катя решительно.
— В больницу?.. В какую больницу? — спросил он сестру. Та в ответ повертела пальцем у виска.
— Да, в клинику профессора Ганнушкина… тут недалеко… — стал объяснять Наседкин, но Есенин возмущенно закричал:
— Что-о-о?! В психушку?! Никогда! — Он заметался по комнате, повторяя в отчаянии: — Никогда! Никогда!
— Другого выхода нет, Сергей! — сказал Наседкин.
— Есть! Есть! Напиши обо мне некролог! Купим гроб, устроим похороны, все честь по чести. Родные плачут, друзья радуются… В газетах статьи: «Ушел из жизни лучший поэт России», а я скроюсь, махну в Англию или в Персию, а то… в Америку! — Он нервно захохотал. — Ничего себе план, а?
Катя заплакала. Пока Есенин все это говорил, да с таким жаром, ей показалось, что брат действительно сошел с ума.
— Мы понимаем, Сергей, помещение в психушку — не лучшее средство, но на этом настаивает Аня Берзинь: «Это единственный верный план спасти его от них».
— От кого «от них»? — переспросил Сергей.
— «Он знает» — так она велела передать! — Наседкин облегченно вздохнул, точно свалил с плеч тяжелейшую ношу.
— Ты тоже так считаешь? — подошел Есенин к всхлипывающей сестре.
Она помотала головой. Вытирая ладонью слезы. Катя посмотрела на брата преданными глазами.
— Сереженька, Аня через Вардина уже договорилась с профессором Ганнушкиным о твоей госпитализации.
Есенин отошел к окну и прижался лбом к холодному стеклу.
— Да, вот беда! — произнес он, задумчиво глядя на улицу.
— Это ты прям сейчас сочинил? — спросила удивленно Катя.
