Есенин

Я хочу видеть этого человека.
Я три дня и три ночи искал ваш умёт,
Тучи с севера сыпались каменной грудой.
Слава ему! Пусть он даже не Петр!
Чернь его любит за буйство и удаль.

Казалось, вулкан человеческой страсти взорвался на глазах у присутствующих и лава боли, страданий и ненависти полилась в зал.

Я три дня и три ночи блуждал по тропам,
В солонце рыл глазами удачу,
Ветер волосы мои, как солому, трепал
И цепами дождя обмолачивал.
Но озлобленное сердце никогда не заблудится,
Эту голову с шеи сшибить нелегко.
Оренбургская заря красношерстной верблюдицей
Рассветное роняла мне в рот молоко.

И наконец с бесконечным отчаянием и безысходностью прокричал Есенин последние строчки, протягивая руки к замершим от изумления людям:

И холодное корявое вымя сквозь тьму
Прижимал я, как хлеб, к истощенным векам.
Проведите, проведите меня к нему,
Я хочу видеть этого человека.

Зал онемел! Мгновенная тишина, в которой еще, казалось, звучало эхо раскатистого есенинского голоса… и словно обвал из криков, свиста, возгласов, визга поклонниц заполнил зал:

— Браво! Браво! Еще! Стихов! Не надо лекций! Стихов! Есе-нин! Е-се-нин! «Москву кабацкую», «Хулигана»!

Есенин поднял руку и все сразу затихли. В наступившей тишине он засунул пальцы в рот и оглушительно, по-разбойничьи, свистнул. В ответ тоже засвистели и закричали от восторга.

Есенин снова поднял руку, крикнул: «Исповедь хулигана!» и сразу же, не дожидаясь ответной реакции, начал:

Не каждый умеет петь,
Не каждому дано яблоком
Падать к чужим ногам.
Сие есть самая великая исповедь,
Которой исповедуется хулиган!

Есенин уже совершенно трезв, он читает с необыкновенным вдохновением, размеренно и с чувством.

Но после строчек: «Мне сегодня хочется очень из окошка луну обоссать!» в зале начинается ропот возмущения.

— Граждане, чего мы сидим и слушаем пьяного хулигана?! Уйдемте все! — негодуют одни.

— Чего орешь? Надо тебе, так уходи и не мешай! — кричат в ответ другие. И уже весь зал:

— Читай, Есенин! Читай все как есть!

Когда Есенин прочел заключительные строки:

Я хочу быть желтым парусом
В ту страну, куда мы плывем, —

зал уже не просил, а требовал в едином порыве: «Даешь «Москву кабацкую»! Браво!» И Есенин читал, читал и читал.

Все как-то побледневшие зрители повскакали со своих мест и бросились к эстраде, обступив ее со всех сторон. Все оскорбленные и завороженные им забрались на сцену, на которой покачивался в такт своих стихов поэт-чародей. Широко раскрытыми неподвижными глазами слушатели глядели на него и ловили каждый его жест, каждое слово. Они не отпускали его с эстрады, пока поэт не изнемог. Когда же он не в силах был уже произнести ни слова, только провел себе ладонью по горлу, толпа стащила его со сцены, подхватила на руки и с шумными возгласами понесла из зала по лестнице вниз, на улицу.

Есенин не в силах был сопротивляться, только умолял испуганно:

— Погодите! Ребята! Вы что?! Пустите, ради бога! Эрлих, помоги, твою мать! С ума сошли, что ли?

Есенина, что называется, «разрывали на части». Какая-то девица стащила его носовой платок и в экстазе прижала к губам. Две поклонницы тянули в разные стороны его белый шарф.

Кто-то сорвал с него галстук-бабочку, и все это под общий визг восторга. Когда Эрлих подогнал пролетку, Есенин уже кое-как вырвался от вцепившихся в него поклонниц. Он вскочил на нее и, оторвав последнюю пуговицу от пиджака, бросил в толпу.

— Нате! Больше нету. Только на ширинке остались, но их уж в следующий раз! Адью! — и помахал всем на прощанье рукой.

— Куды вас? — весело спросил извозчик, наблюдавший всю эту картину.

— Давай в хороший кабак, отец! Обмоем «Москву кабацкую», Вольф, — скомандовал Есенин.

— Это мы мигом, — хлестнул лошадь извозчик.

— Вот это успех, Сергей! Потрясающе! Я такого еще не видел, — восторженно сказал Эрлих, когда пролетка тронулась и толпа почитателей осталась позади.

— Да, чуть не разорвали! Глянь, шею оцарапали! — испуганно ощупывал себя Есенин.

— Хорошо, девицы кудри твои не растащили на память, — засмеялся Эрлих.

— Кудри хрен с ними, еще вырастут! Слава богу, яйца не оторвали! — ответил, устало улыбаясь, Есенин.

Глава 11 АЛЕКСАНДР БЛОК

— Блока я знал уже давно, но только по книгам, — вдохновенно рассказывал Есенин Галине Бениславской, когда они белой весенней ночью брели по набережной Невы. — Был он для меня словно икона, и еще в Москве я решил: доберусь до Петрограда, обязательно его увижу. Дал себе зарок: идти к нему прямо домой. Ну, сошел я на Николаевском вокзале с сундучком за спиной, стою на площади и не знаю,