— Но почему все-таки в Крученый?
Нассонов резко осадил машину у дома Арефы. Навстречу поспешно вышли встревоженная Зара и черноглазые внуки Денисова.
Из-под крыльца печально и испуганно глядел Ганс в своей цветастой безрукавке.
— Лариса приходила. Ушла. Куда — не знаю.
— Пешая? — спросил Нассонов. Вообще спрашивал только он. Я молчал.
— Да, да, — кивнула Зара. — Пешком.
— Значит, без коня?
— Без коня.
— А когда?
— Чуть светало;
— Где Сергей?
— Как где? Со стадом, наверное.
— Он дома ночевал сегодня?
— Нет. Не ночевал. Как уехал под вечер с Васькой в станицу, так и появился только утром.
Мы с Нассоновым переглянулись.
— А где был ночью? — спросил председатель.
— Сказывал, у Петриченко. Утром прискакал. Забежал в хату и снова умчался как угорелый…
— А Аверьянова Лариса когда приходила? — не выдержал я.
— Еще до того, как Сергей приезжал.
Нассонов мрачно уставился в землю. На его лбу застыли морщины. Он пытался связать все события, происшедшие утром.
— Так зачем же она приходила?
— Почем мне знать? Сергея спрашивала. Я сказала, как вам. Она и ушла.
Я заметил, все, что касалось Ларисы, вызывало у Денисовой раздражение…
Мы поехали к лесопосадкам. Оставив машину на опушке, вошли в ряды далеко просматривающихся дубков.
Коровы стояли, лежали в тени деревьев. На всякий случай я обошел Выстрела стороной. Он не обратил на нас никакого внимания. Наверное, потому, что на этот раз я был без мотоцикла.
Славка Крайнов лежал в траве, что-то громко насвистывая. Он так был увлечен этим занятием, что не заметил, как мы подошли.
Парнишка испугался, когда над ним выросли две фигуры.
— Сегодня я выгнал стадо сам. Тетя Зара сказала, что Сергей где-то заночевал. Потом пришла эта, как ее, Ларка. Чуть не плачет. Говорит, конь пропал какой-то. Царь или буржуй, что ли… Сергея спрашивала. Я ей говорю, что он вот-вот подъедет. Так и раньше бывало: если я вывожу стадо сам, он попозже приезжает. Ждать она не стала. Ушла…
— В Куличовку, наверное, — как бы про себя отметил председатель. — Там Петриченко живет…
— Ага, — кивнул Славка. — Зазря она пошла, потому что Сергей скоро подъехал. Я ему все рассказал. Он развернулся — и галопом. Крикнул что-то: не то «стереги», не то «подожди». А может быть, «скажи»… Вот и все.
— Когда это было? — спросил я. — Не знаю точно. Часов в пять.
Поехали мы в Куличовку. Петриченки — это другая цыганская семья в нашем колхозе, про которых Арефа сказал, что они «киноартисты».
Петриченко, колхозный кузнец, сообщил, что ни Сергей, ни Васька (цыган, с которым Чава накануне прохлаждался в Бахмачеевской) у него ночью не были. Утром, часов в шесть, была Лариса. Ушла. Скорей всего, на автобус…
— Вот тебе и задачка, милиция! — сказал Нассонов, когда мы сели в машину. — Э-эх, поеду, обрадую Арефу…
— Зачем вы так сразу, Геннадий Петрович? — сказал я. — Дело пока неясно.
— Вот и выясняй. — Он с ожесточением надавил на стартер и рванул вперед так, что «газик» взвыл всеми шестеренками.
14
Нассонов ссадил меня в Бахмачеевской и покатил в район.
На землю светила тысяча солнц, плавя в зыбкие струи горячий, осязаемый буквально всеми клетками тела воздух.
Станица словно вымерла, будто все живое спряталось глубоко под землю, задавленное душной атмосферой.
Было около двенадцати. Я зашел в свою комнату в сельсовете, выпил залпом стакан воды из графина. Уже потом, когда выпил, почувствовал ее отвратительно-теплый вкус.
На улицу больно смотреть — белое, раскаленное пространство, белые горячие стены хат, серая тень под деревьями.
Дела еще, собственно, никакого не было заведено, но я все же решил кое-что проверить. А так как я не имел следственного чемодана, то сунул в карман подвернувшиеся под руку лупу, рулетку, перочинный нож, мягкую кисточку, бумагу и направился к дому бабки Насти.
Старая, перекошенная калитка устало проскрипела ржавыми петлями.
На базу никого. Только из-под кустов у забора, словно выброшенное тряпье, выглядывала спина разомлевшего пса. Он покоился в тяжелой дреме и даже не шевельнулся.
Я заглянул в плотно закрытое окно. И отпрянул. Мы столкнулись глаза в глаза с Ларисой. С бьющимся сердцем я поднялся на крыльцо и постучал.
Она открыла, отстранилась, пропуская меня в хату. В комнате было прохладней, чем на дворе. Я огляделся. Седло и уздечка лежали на лавке.
— Вы тоже ездили на хутор? — спросила девушка, опускаясь на кровать. Единственный стул в комнате был пододвинут мне. Я молча кивнул. — Садись, Дима.
Бедная Лариса! Синие запятые залегли под глазами, возле уголков губ обозначились печальные морщинки.
— Что произошло? — спросил я, не зная, куда девать руки.
— Нассонов уехал в район?
— Да… Ты хоть объясни толком.
— Я ничего не знаю. Ничего.
— Где Маркиз?
— Что ты пристал: объясни да объясни! Я сама хочу, чтобы мне объяснили… — Она закрыла лицо ладонями и заплакала.
Скрипнули половицы, у двери сухо и надтреснуто прозвучал старческий кашель.
На пороге стояла старуха, сложив руки под грудью и беззвучно двигая провалившимся ртом. Она прошамкала:
— Куда отлучишься, кликни. Я запру дверь…
— Хорошо, баба Настя, хорошо… Вы идите, прилягте. — Лариса вытерла щеки и вздохнула.
— Пойми, дело нешуточное. Не старая тряпка — породистый жеребец, — снова заговорил я.
