— Что ты от меня-то хочешь? — Она уже, кажется, взяла себя в руки.
— Я хочу тебе помочь;
— Ты и Нассонов сразу решили, что это Сергей. Я протестующе поднял руки.
— Стой… Нассонов прилетел как угорелый. «Едем», — говорит. Ей-богу, я даже был неодетый. И зачем мы ездили в Крученый, не знаю. Не вижу логики.
— И все-таки перво-наперво — туда.
— А ты?
Лариса замолчала, прикусив губу.
— Давай не будем злиться друг на друга, а спокойно, по-человечески поговорим, — предложил я.
Она задумалась. Встряхнула головой.
— Ладно. Маркиз был привязан вон там. — Она поднялась, подошла к окну. Я встал сзади нее. — Видишь, еще сено осталось?
— Выйдем во двор.
— Зачем?
— Вот тоже… Что я отсюда увижу?
Мы вышли во двор.
Под старым, покосившимся навесом, в яслях из растрескавшихся досок лежало разворошенное сено. Я обошел ясли. Земля во многих местах хранила отпечатки лошадиных подков. Они подходили к тыну, беспорядочно запятнав сухую глину. Ограда была мне по грудь.
— Он был крепко привязан?
— Нормально.
— Чем? Веревкой?
— Нет. На нем была обротка.
— Что это такое?
— Ну, уздечка, только без удил….
— Ясно.
Я вынул лупу. Это все-таки производит впечатление. Солидно. Тщательно оглядел следы возле ограды. Они ни о чем не говорили мне.
— А калитка?
— Ворота заперла. На щеколду.
Вся, ну буквально вся земля в следах копыт.
— Что он, мяч гонял по двору, что ли?
— Вечером я его пустила. Он ходил, все осматривался, обнюхивал. Как собачонка. А привязала его на ночь.
Я упорно продолжал разглядывать землю в лупу, хотя чувствовал, что это занятие становится глупым.
Пес, видимо, сильно линял. Весь двор был усыпан клочками рыже-серой собачьей шерсти. Я глянул под кусты. Собака продолжала спать, выставив наружу хребет в свалявшейся грязной шерсти. Во мне шевельнулось брезгливое чувство.
— Когда пропал Маркиз?
— Не знаю. В начале четвертого будто кто-то подтолкнул меня. Я вскочила, глянула в окно. Еще было темно. Луна как раз освещала навес. И обмерла — нет Маркиза.
— А дальше?
— Ну, выскочила… Нет, и все.
— Подожди. Может быть, тебя разбудил скрип ворот, чьи-то шаги?
— Нет, нет! Было совершенно тихо.
— А ворота?
— Заперты.
— И ты сразу пошла на хутор?
Она глянула мне в глаза почти с ненавистью. Но я решил не отступать. В конце концов сейчас я находился при исполнении служебных обязанностей. И личные чувства надо было отмести.
— Почему ты пошла прежде всего в Крученый? Ты ведь пошла пешком. Среди ночи…
— Я не хочу ни перед кем отчитываться! Мне надоело, надоело! Все лезут, шушукаются…
Вот тебе и тихая Лариса! Передо мной стояла вся напружинившаяся рысь.
— Меня не интересуют никакие разговоры и сплетни, — сказал я как можно спокойнее и холодней. — Сейчас я говорю только о фактах. И если кто бросил какие-то подозрения на Сергея, то это прежде всего ты сама…
Она открыла рот, намереваясь, видимо, высказать мне в лицо гневные слова. Задохнулась. Несколько раз судорожно глотнула воздух и тихо произнесла:
— Я думала, вернее, предположила, что он подшутил надо мной… — Она умоляюще посмотрела на меня. — Ну бывает ведь такое? Могла я так подумать?
— Могла, — согласился я. — Он что, заходил вечером?
Она мотнула головой и резко ответила:
— Он сюда никогда не заходил. Бабка Настя строго-настрого приказала никого сюда не водить.
Я отвел глаза в сторону. И пошел к калитке. Внимательно осмотрел дорожку, ведущую к хате. Лариса покорно следовала за мной.
— Бабка Настя говорила, что собака беспокоилась. Лариса махнула рукой:
— Дурной он, старый. На лягушек лает. Они ночью прыгают по двору. В погреб лезут.
— Сергей тебе что-нибудь говорил… ну, насчет Маркиза?
Опять — сузившиеся глаза.
— Нет. Маркиз его не интересовал. Я потоптался на месте.
— Ладно. Пойду. Ты будешь дома?
— А что?
— Так, на всякий случай.
— Не бойся, не сбегу… Или тоже хочешь запереть меня в кабинете, как Митьку?
Ее слова обожгли меня. Но я промолчал.
Как бывает в жизни — дело прекращено, бумаги сложены в архив, а для людей оно еще не закрыто. Оно живет в разговорах, в памяти, нет-нет да и выскакивает наружу, чтобы ужалить в больное место.
Она повернулась и пошла в хату. Я пошел к калитке, все еще рыская глазами по земле. Надеялся что-нибудь узреть. Осторожно, чтобы не скрипнула, поднял конец калитки. И, уже выйдя со двора, почувствовал, что мой мозг что-то зафиксировал.
Я вернулся во двор. Глянул под ноги.
Около дорожки, ведущей к крыльцу, валялся окурок самокрутки. Такие цигарки из местного самосада по сложившейся традиции курят многие станичники.
Я осторожно поднял окурок с земли, аккуратно положил его в кулечек из чистой бумаги.
Уже у себя в кабинете, пряча эту улику в сейф, я подумывал о том, что осмотр надо было производить с понятыми. Это было упущением. Серьезным упущением.
Что же дальше? Искать Чаву? А кто такой Вася, что был с ним? Сплошные загадки.
Первым делом я вскочил на мотоцикл и поехал в сторону райцентра. Следовало бы предположить, что рано утром два всадника, один на соловом жеребце (на Маркизе, скорее всего, был Вася), другой на пегой кобыле проследовали по дороге. Кто мог быть в это время на шоссе? Я огляделся.
Асфальтовая лента, исходившая на солнце масляным потом, уползала в безбрежную степь. Глупости! Кому придет в голову сидеть в воскресенье утром на дороге?
Я остановился. С какой стати конокрад поедет в райцентр? В людное место. Тем более, Чава знал, что в Краснопартизанске Нассонов, Арефа… Допустим, Василий поехал один. Скорее всего, это так. Потому что Сергей появился в Крученом после того, как Маркиз уже исчез. Но он предупредил Василия, чтоб не ехал в город. Они, значит, договорились встретиться позже, где-нибудь подальше от Бахмачеевской, райцентра и вообще от колхоза.
Я поехал в противоположную сторону. Промчался через станицу и устремился дальше.
