— Не знаю. Меня вызвали к врачу.
— Горилку привезли вы?
— Ну, я.
— Привезли, а сами пить не захотели… Не кажется ли вам это странным? — строго спросил следователь у Лещенко.
— Ничего нет странного, — начиная злиться, ответил Лещенко.
— Так для чего же вы её брали?
— Думал, в поезде выпью.
— И не выпи ли…
— В поезде меня угощали.
— Кто?
— Этот администратор, Карасик.
Ответы выглядели пока вполне логично. И следователь понимал это. Мне почему-то казалось, что Виктор Сергеевич начал не с того конца. Но вмешиваться я пока не хотел.
— Вот вы химик, Лев Митрофанович, — сказал Агеев. — Имеете дело с ядовитыми веществами?
— С ядовитыми? Это как считать. Скорее уж с вредными. Но у нас техника безопасности. И молоко дают за вредность… Простите, товарищ следователь, я не могу понять, к чему вы об этом спрашиваете?
— А к тому, что в бутылке горилки с перцем, которую вы выставили для гостей, был яд, — спокойно сказал Агеев.
— Яд?! Откуда? Как он мог туда попасть? — Лещенко переводил недоуменный взгляд с Агеева на меня. — Я же сам открывал бутылки… Заводская пробка… Сургуч… Не может быть!
— Вот, ознакомьтесь, — подал ему бумагу следователь.
Лещенко прочитал заключение экспертизы и медленно, словно боясь, что листок рассыплется в прах, положил на стол. Некоторое время он сидел в оцепенении и вдруг тихо спросил:
— Выходит, и Оля выпила горилку?
— Выходит, — кивнул Агеев.
— Значит, Вахтанг Багратионович и капитан умерли от нее? — ещё тише спросил Лещенко.
— После вскрытия провели анализы содержимого желудков… Вот, — протянул следователь ещё одно заключение экспертизы.
— Нет, не надо! Не надо! — отшатнулся в испуге Лещенко. — Не хочу читать! — Он неожиданно вскочил со стула и зло бросил Агееву: — Хотите приписать это мне?
— Сядьте, пожалуйста, — мягко, но настойчиво попросил Виктор Сергеевич. Вот так. Успокойтесь. И давайте разберемся…
— Неужели вы думаете, что я мог бы… И у меня не дрогнула бы рука?! — с отчаянием произнес Лещенко.
— Я ничего ещё не думал, — сказал Агеев. — Скажите, как, по-вашему, попал в горилку цианистый калий?
— Клянусь чем угодно, не знаю! Дочкой клянусь! Майечкой! — словно в молитве, сложил он обе руки на груди.
Авантюрин со стуком упал на пол и покатился в угол. Лещенко бросился догонять его. Подобрал, зажал в кулаке и вернулся на свое место.
— Где вы взяли горилку с перцем? — спросил Агеев.
— Купил в магазине.
— В каком?
— Рядом с моим домом.
— Когда?
— Накануне отъезда. В ту пятницу.
— И где она находилась?
— В холодильнике, где же еще! Но почему… Какое это имеет значение? Умер Вахтанг Багратионович! Он мне фотографию жены и детей показывал! А капитан? Он за что? — Лещенко сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев. — Нет! Это не я! Что хотите делайте, не я… Не я… Не я это… — бормотал он все тише и тише.
Наверное, у него началась истерика.
Агеев вышел и вернулся с главврачом. Та предложила прервать допрос.
Лещенко дали лекарство. Посоветовавшись, мы решили его больше сегодня не беспокоить.
Я поехал домой, а Виктор Сергеевич остался, чтобы произвести обыск в тринадцатой палате.
Горе и скорбь матери… Я буквально ощущал их физически, слушая пожилую женщину.
Иванова прилетела в Южноморск, как только узнала о гибели единственного сына. И вот пришла в прокуратуру, чтобы выяснить, как все случилось.
У неё были сухие воспаленные глаза, спекшиеся губы. Наверное, наплакалась дома и в самолете.
— Что же не уберегли моего Колю? — с упреком обратилась ко мне Иванова. И от этого упрека я чувствовал себя так, словно был виноват сам. — Не война ведь… А человека сгубили… Провожала его, радовалась: выздоровеет сын-то, в себя придет… А оно вон как обернулось! Да лучше бы он дома сидел…
Я понимал, что ей сейчас хочется говорить о Николае. Рассказывая о нем, мать как бы отодвигала, гнала прочь страшную мысль, с которой она не может смириться, — сына нет, нет сына…
Какие слова утешения мог я найти? Да если бы и попытался, вряд ли они помогли бы. Оставалось только слушать.
Иванова поведала о влюбленности сына в свою профессию речника. Как он сокрушался, что подрастающие мальчишки увлекаются теперь другим — авиацией, космосом, кибернетикой, а романтика плавания уходит в прошлое. В речных училищах, курсанты которых щеголяют в клешах, тельняшках и форменках с бело-синими воротниками — мечта пацанов послевоенного времени, — недобор.
Вот он и решил организовать у себя в городе что-то вроде пионерского пароходства, чтобы приобщать ребят к речному делу с детского возраста. По мнению капитана, мальчишки должны «заболеть» рекой как можно раньше. Нашлись друзья-энтузиасты, которые взялись помогать Иванову. При одной из школ Омска был организован клуб «Буревестник». Будущим речникам выделили списанный теплоход, он и стал базой для обучения.
Конечно, одного энтузиазма оказалось мало. Кто-то посчитал клуб обузой, нестоящей затеей. Но появились у Николая и сторонники. А главное, капитан Иванов сумел увлечь детские сердца. В первый же год в клуб изъявили желание вступить около семисот школьников. И не только из города, но и из близлежащих поселков.
Идеей Николая заинтересовались в облоно, в местном пароходстве и даже в обкоме комсомола. Весной капитан Иванов добился того, что им для занятий выделили помещение, мебель, инвентарь. Пионерское пароходство вставало на прочный фундамент. И вот — трагический случай — один из его основателей погиб.
Когда мальчишки узнали о смерти Иванова, на теплоходе, отремонтированном самими ребятами, подняли траурный флаг…
То, что рассказала о своем сыне Иванова, нам было уже частично известно: Карапетян связывалась с Омском. Но только теперь, выслушав женщину, я понял, что Николай был незаурядным человеком. Наверное, очень добрым, увлекающимся, умеющим делать увлеченными других. Он думал о тех, кто придет нам на смену…
Мне хотелось чем-нибудь помочь Ивановой. Но чем? Единственное, что мог сделать для нее, это устроить в гостиницу.
— Захар Петрович, — заглянул в кабинет Агеев, — я разыскал Карасика, администратора, с кем ехали в поезде Лещенко и Ватутина. Хотите присутствовать на допросе?
— Когда?
— Он уже в прокуратуре.
…Вениамин Осипович Карасик выглядел прямо-таки щеголем в свои шестьдесят лет. Фирменные
