— Меджид Гаджиевич, вспомните, каких трудов стоило вам попасть в березкинскую клинику… Насколько я поняла, если бы не ваш племянник…
— У него денег не просили, — поспешно сказал Гаджиев.
— Верно, — кивнула следователь. — Однако у нас есть сведения, что кое-кто попадает в клинику за деньги, причем немалые… Прошу вас помочь следствию. Да что следствию — справедливости. Ведь это ужасно, когда пользуются человеческим горем… Вы меня понимаете?
— Я догадываюсь, кого вы имеете в виду, — неохотно сказал Гаджиев. — У нас не принято распускать язык… Но ради справедливости… Да, я передавал конверт одному человеку.
— Какой конверт, кому?
— Конверт с запиской. Главной медсестре Азе Даниловне.
«Опять Орлова, — отметила про себя следователь. — Это, кажется, уже теплее, как в детской игре…»
— Можете рассказать подробнее?
— Конечно! Понимаешь, в соседней палате лежал Егор. Хороший человек! Мы с ним в нарды играли. Ему не разрешали вставать… Мы дали друг другу слово: когда вылечимся, то друг к другу съездим в гости… Один раз прихожу к нему с нардами, а Егор, понимаешь, страшно ругается…
— Фамилию Егора помните?
— А как же! Шатохин его фамилия, — ответил Гаджиев и продолжил: — Вижу, сильно волнуется, а ему нельзя, понимаешь… Успокойся, говорю, друг, скажи, что случилось? Он весь трясется, сам белый… Просит отнести конверт Орловой. Записка, говорит, в нем…
Я передал. Аза Даниловна прочитала, перепугалась и побежала в палату к Шатохину… На следующий день Егор зовет меня. Остыл уже. Сели за нарды… Мне все-таки интересно. Спрашиваю: из-за чего ты так психовал? Егор помолчал, потом говорит: ладно, только тебе скажу, как другу… Попросил, понимаешь, нянечку на почту сходить, телеграмму отправить, ну, за услугу дал ей рубль. Об этом узнала Аза Даниловна… Прибегает нянечка, плачет, сует назад рубль, говорит, что из-за этого рубля Аза Даниловна грозилась ее уволить, а Шатохина выписать из клиники… Так в той записке Егор написал Азе Даниловне, что пускай выписывает, но прежде пусть вернет ему картину и полторы тысячи рублей… Орлова тут же прибежала, стала извиняться. Объяснила, что в клинике запрещается нянечкам брать деньги с больных, вот за это и отругала ее. А выписывать Шатохина никто не собирается… Так и получилось: нянечку не уволили, Шатохина не выписали… Через две недели Егор умер… Я горец, понимаешь, и то плакал! — с неподдельной болью произнес Гаджиев.
«Вот и второй случай после Бульбы, — подумала Дагурова. — Но только ли эти два?»
— Честное слово, Ольга Арчиловна, — приложил руку к груди Гаджиев, — если бы Егор не умер, я ни за что не рассказал бы вам. Хотите обижайтесь за откровенность, хотите нет.
— Понимаю, Меджид Гаджиевич. И спасибо, что поделились… Хочу вот что спросить: Шатохин не рассказывал, кому именно он давал полторы тысячи рублей?
— Деньги он давал лично Орловой.
— За что?
— Как будто не понятно, — покачал головой мастер. — Чтобы место в клинике получить.
— А картину кому?
— Тоже Азе Даниловне.
— Какую именно картину, Шатохин не говорил?
— Нет, не говорил. Понимаешь, Егор специально за ней в Москву ездил.
— Семья у Шатохина есть?
— Конечно. Жена осталась, дети…
— Адреса у вас нет?
— Есть, — кивнул Гаджиев. — Патимат! — крикнул он. В мастерскую вошла уже знакомая пожилая женщина. — Слушай, там у меня в столе зеленая записная книжка…
Женщина молча вышла и скоро вернулась, отдала мастеру книжку и так же тихо удалилась. Ольга Арчиловна записала координаты семьи Шатохина.
— Меджид Гаджиевич, а о других случаях, когда в клинику клали за взятку, вы не слышали? — задала вопрос Дагурова.
— Нехорошее думаешь обо мне… Что, я ходил по больнице и всякие разговоры подслушивал, да?
— Ладно, — сказала Дагурова. — Давайте о вас…
— А что обо мне? — вспыхнул было мастер.
— Вы сказали, что денег с вас никто не требовал… Может, подарки вымогали?
— Зачем вымогали? Э? У нас принято за добро платить добром! Я стихи написал, посвятил Евгению Тимуровичу Баулину! — горячо проговорил Гаджиев. — Во время обхода прочитал ему. На своем языке, правда… Он спросил: перевод есть? Я говорю: московский переводчик будет переводить, с моего подстрочника. Потом в книге напечатают… Рассказал своими словами… Хотите послушать?
— Да, конечно!
Мастер чуть прикрыл глаза и нараспев прочитал:
— Когда в горах зимой злой буран застает джигита в пути, верный друг-конь привезет его к родной сакле. Мои уши не слышат из-за ветра, снег ослепил глаза. Но я верю, что обязательно увижу любимую, услышу ее серебряный голос. Грозной стихии не победить меня, потому что подо мной верный конь! — Он замолчал, ожидая оценки.
— Романтично, — сказала Ольга Арчиловна.
— Поэтический образ, понимаешь! По-нашему очень хорошо звучит! А стихи эти написал, потому что хотел вылечиться. Слово себе дал: выйду из клиники здоровым, сделаю Евгению Тимуровичу такой кубок из серебра, какого не делал ни один мастер на Кавказе!
— И сделали?
— Если горец нарушил свое слово — он не мужчина! Всю душу вложил в этот кубок.
— Отдали Баулину?
— Послал по почте посылкой. Без обратного адреса. А когда в Махачкале выйдет моя книжка, тоже пошлю. Там так и написано, что это стихотворение посвящено профессору Баулину… Оно очень понравилось Евгению Тимуровичу. Мне об этом его заместитель сказал, Рудик Валентин Евтихиевич. Да я и сам видел: он так внимательно слушал, даже слезы на глазах были, понимаешь!
— Меджид Гаджиевич, но ведь это тоже взятка, — заметила Дагурова.
— Стихи? — округлил глаза мастер.
— Нет, кубок.
— Какая взятка?! Он мне, понимаешь, зрение и слух вернул! Могу творить! — взволнованно жестикулировал Гаджиев. — Я всю жизнь должен на него молиться, и мои дети, и мои внуки! За такое большое дело! Подумаешь — кубок! Отблагодарил! Маленький подарок!
— Называйте как хотите: подарок, благодарность или еще что, но это все равно взятка. Неужели вы этого не понимаете? — укоризненно покачала головой следователь. — Кстати, вдумайтесь в это словосочетание: отблагодарить подарком. Странно. Ведь подарок потому и подарок, что даром, ни за что дается. А если за что-то, это уже, простите, не подарок, а самая настоящая плата. Не так ли?
— Нет! — вскочил разгорячившийся Гаджиев. — Выходит, если моя внучка несет первого сентября в школу букет цветов — это тоже взятка?
— Цветы — другое дело… Каждую здравую мысль можно довести до абсурда…
И как Дагурова ни старалась переубедить Гаджиева, тот стоял на своем. Тем более что кубок он послал после излечения.
«Допустим, — подумала Ольга Арчиловна, — Гаджиев не знает закон. Но незнание закона не освобождает человека от ответственности. В данном случае они с Чикуровым должны привлечь Гаджиева к уголовной ответственности за дачу взятки. Пусть и анонимной. Но в этом вопросе есть еще одна сторона дела — проблема правовой пропаганды. Многие считают, что взятка — это когда вручил „до“, а вот подношение (денег или вещей) „после“ — просто благодарность. Надо объяснить людям, что они заблуждаются. Взятка есть взятка! Дали ее „до“ или „после“»…
— Когда вы отослали подарок Баулину? — спросила Дагурова.
