— Верно, — спокойно ответил Боржанский. — Выставка — ради бога! Это реклама, что совсем нелишне. Пишут, что нам срезают фонды, отказывают в автотранспорте и технике — отлично! Действенная помощь. За такое участие я обеими руками. Но лезть на экран, когда у нас еще столько дыр… — Он покачал головой. — Не знаю, много ли будет пользы, если все это увидят десятки тысяч людей…
— Бери выше — сотни, — раздался бас Анегина.
— Вот именно, — кивнул Боржанский.
Заремба остановился посреди комнаты. Доводы главного художника, по-видимому, внесли смятение в его душу. На лбу пролегла одна, но глубокая продольная складка. Он некоторое время мучительно обдумывал что-то и наконец полувопросительно произнес:
— Хозяева-то мы… Вот и дадим направление, что снимать и кого.
— Лучше бы совсем… — начал было начальник СЭЦ.
— Ни в коем случае, — отрубил Фадей Борисович. — Там все решено, ткнул он пальцем куда-то наверх.
— Решено — значит, решено, — стремительно поднялся Боржанский. Анегин тоже встал. — Мы свободны, Фадей Борисович?
— Разумеется, — кивнул тот. — Рабочий день уже кончился, отдыхайте… А с Флорой Юрьевной я сегодня же проведу работу, — задумчиво произнес он. — Селяночкой побалуемся, чайку попьем…
— Не советовал бы, — сказал Герман Васильевич. — Зачем настраивать? Еще подумает бог знает что. — Главный художник вдруг улыбнулся: — А может, напрасно я страхи развел?
Заремба с надеждой посмотрел на него. Герман Васильевич пыхнул в чубук трубки.
— Ведь у нас есть что показать хорошего, — ободряюще сказал Боржанский.
— Есть, сам бог видит, есть, — обрадовался директор перемене настроения главного художника.
— И можно показать товар лицом, не краснея, — все еще улыбался Боржанский. — Нет, в этой девочке определенно имеется что-то, — он щелкнул пальцами.
— В Флоре Юрьевне? — переспросил Заремба.
— Да. Ищет, раскапывает необыкновенное…
— Ну, конечно, — расплылся в улыбке директор. — Молодость, одним словом! Энергия бьет ключом!
— Уверен, мы сможем помочь найти ей для передачи и форму, и содержание, — заключил главный художник. — У творчества одни законы…
Боржанский и Анегин ушли, пожелав Зарембе хорошо провести вечер в обществе Флоры Юрьевны. Директор пришел в отличное расположение, забубнил себе под нос какой-то марш, предвкушая, что ему предстоит быть сегодня в роли радушного хозяина и вести интересные разговоры с представителем областного телевидения.
— Так-с, — бормотал он, расхаживая по кабинету. — Обмозгуем программку… Перво-наперво обед. Самоварчик, естественно… Затем прогулка на катере…
Следующий пункт он додумать не успел — раздался телефонный звонок. Это была его жена, Капитолина Платоновна. Спокойным голосом, который, однако, не предвещал ничего хорошего, она спросила, почему Фадей Борисович до сих пор не дома.
— Капочка, прости, дела… И освобожусь не скоро…
— Не говори ерунды, — отрезала жена. — Чтобы через десять минут был.
— Но у меня корреспондент телевидения!
— А у нас дома сам Константин Венедиктович.
Заремба понял, что планы его рушатся. Константин Венедиктович занимал ответственный пост в госкомитете в Москве и в настоящее время отдыхал в лучшем санатории Южноморска. Капитолина Платоновна прилагала неимоверные усилия, чтобы затащить его в гости. И надо же было случиться, что он, наконец, осчастливил их именно в этот вечер…
— Конечно, Капочка, буду! — не колеблясь, принял решение Фадей Борисович. Впрочем, решение было принято женой.
Он тут же попросил секретаря разыскать Боржанского, на худой конец Анегина. Но те уже ушли с фабрики, а дома их еще не было. Зарембе очень не хотелось оставлять Баринову без опеки, однако ничего не мог поделать.
Когда она приехала с вокзала, Фадей Борисович рассыпался в извинениях, что не имеет возможности проводить ее в дом отдыха. Но уверил, что там встретят и обеспечат всем необходимым — указания даны.
Его подвезли домой. На прощанье Заремба сказал:
— Не беспокойтесь, Флора Юрьевна, вас доставят в полном порядке. — Он похлопал по плечу шофера: — На Витюню можно положиться. Он же завтра утром и приедет за вами…
…Машина влилась в уличный поток.
— Наверное, любите с ветерком? — спросила девушка у шофера, ожидая услышать положительный ответ: водители любят, когда им доверяют.
— У нас месячник безопасности движения, — хмыкнул тот.
— Только поэтому? — лукаво посмотрела на него Баринова.
Витюня помолчал, усмехнулся.
— Знаете такую поговорку: быстро поедешь — тихо понесут?
— А-а, — протянула с улыбкой девушка. — Вот почему Фадей Борисович сказал, что моя жизнь в надежных руках…
— Постараемся, — кивнул Виктор и замолк.
Вскоре выехали за город.
«Молчун», — подумала Баринова. Шофер и по дороге на вокзал и обратно говорил не очень охотно. Она исподтишка разглядывала его коренастую фигуру. На правой руке, на пальцах, было вытатуировано «Витюня» (на фаланге среднего уместили две буквы — ТЮ).
— Из Москвы, значит? — неожиданно спросил шофер.
— Нет, из областного телевидения.
— А у нас на фабрике болтают, мол, приехали московские киношники. Он мотнул головой, цыкнул уголком губ: — Ну, дают! Слышали звон…
— Разочарованы, что не из самой столицы?
Виктор бросил на нее быстрый взгляд:
— Одеты по-столичному. Тут москвичей навалом гуляет по набережной. Не отличишь.
— А я действительно только что из Москвы. Училась там, ВГИК закончила…
— С чем его едят, этот ВГИК?
— Неужели не слыхали? — искренне удивилась девушка, несколько даже обидевшись за такой знаменитый вуз. — Всесоюзный государственный институт кинематографии.
— На кого же там обучают?
— Я, например, окончила сценарный факультет. Но, чтобы писать киносценарии, надо, по-моему, сначала узнать жизнь. Без опыта, без наблюдений ничего путного не сделаешь… Думала поехать на стройки Сибири или в Тюмень. Но предложили на телевидение…
— Без знания жизни — никуда, — согласился Виктор. — А еще на кого учат в вашем ВГИКе?
— На актеров.
— Хо! — вырвалось у шофера. — Что же, и Боярский, и Мордюкова, и Чурсина тоже там учились?.
— Но не все они из ВГИКа… В общем, многие наши студенты становятся звездами… Еще есть факультет операторов, киноведческий, — стала перечислять Баринова, однако водителя это уже, видимо, не интересовало.
— Смоктуновского люблю, — признался он. — Сила! «Гамлета» раз пять смотрел — и все мурашки по коже. — Он задумался, потом повторил: — Сила мужик. Наповал!
— Еще бы! Грандиозный! — подхватила девушка. — Я считаю, по-настоящему его открыл Козинцев. Так же, как Феллини — Джульетту Мазину, а в свое время Жан Кокто сделал Жана Маре, — загорелась было она, но, заметив, что шофер стал тускнеть от этих имен, которые ему ничего не говорили,
