фашисты. Перед этим партизаны напали на их часть, положили многих, взорвали склад с оружием. Немцы и вовсе озверели. Согнали всех женщин, стариков и детей в амбар. Их главный и говорит: если не скажете, где партизанская база, всех спалим. Дал на размышление два часа. А для устрашения стали амбар соломой обкладывать… Боржанскому было тогда годков тринадцать. Шустрый, юркий. Нашел под стеной лазейку, проскользнул в нее. Ну и ползком, меж камней. Потом как задал стрекача! Фашисты стреляли вдогонку, но не попали. А он к партизанам. Их база недалеко была. Поднял их. Те на коней и в деревню. Еле успели. Изверги уже поджигать амбар собрались. Завязался бой. Отбили жителей… За это и представили Германа Васильевича к награде. Аж в Москву летал за орденом. Вручал сам Михаил Иванович Калинин…
— Надо это непременно использовать в передаче! Эх, записную книжку в доме оставила! — сокрушалась Баринова. — Но ничего, я запомню.
— О нем в южноморской газете статья была. Пионеры приглашают к себе в День Советской Армии и Девятого мая… А сам скромный, простой. Если приезжает сюда, в общем корпусе располагается… И способного человека, умельца, заметит и определит на подходящее место…
— А много на фабрике таких?
— Есть. — Гаврила Ионович на секунду задумался. — Да хотя бы Тарас Зозуля. Слышали про него? Золотые руки! Лучший мастер в СЭЦ. Правда… Крутояров вдруг замялся, вздохнул. И не договорил.
К ним подбежала Оля, та самая розовощекая девушка, что обслуживала Баринову в самоварной комнате.
— Гаврила Ионыч, пробу надо снимать!
— Иду, милая, иду. — Он извинительно улыбнулся Бариновой. — Такой уж порядок — сам пробую.
И прыгающей походкой поспешил к жилому корпусу.
До завтрака Флора успела занести в блокнот сведения, услышанные от Крутоярова.
В столовой было по-домашнему уютно. Подали оладьи с душистым медом, рисовую кашу на молоке и какао. Все сытно и вкусно. Крутояров ходил между столиками и спрашивал, кому добавки. Но желающих не было: порции на убой.
«Да, обстановка здесь прямо-таки семейная, — отметила про себя Баринова. — А Гаврила Ионович — душа отдыхающих».
В девять за представителем областного телевидения пришла машина фургончик «Москвич». Баринова прихватила блокнот, повесила через плечо портативный магнитофон и, когда села в машину, спросила у незнакомого Шофера:
— А где Витюня?
— Повез какого-то москвича в аэропорт, — ответил водитель.
— А-а, — протянула девушка разочарованно.
И эта ее разочарованность не осталась незамеченной.
— А я что, не нравлюсь? — осклабился шофер, выезжая за ворота дома отдыха.
— Почему же, — поспешно ответила Флора. — Просто я хотела побеседовать с ним. Думаю рассказать о нем в передаче…
— О Витюне? — изумился водитель. — Надо же, без году неделя — и уже…
Берестов явно чем-то не нравился водителю фургончика. Однако Флора интересоваться не стала — ей-то что? Но шофер выложил все сам.
— Он ведь до того, как сесть на директорскую «Волгу», крутил вот эту баранку, — ударил шофер по рулю. — Его бы вообще надо с фабрики по шеям. Понимаете, вез из дома отдыха виноград для фабричной столовой. У нас ведь виноград бесплатно. А он, ваш Витюня, за бутылку коньяка кому-то из больницы целый ящик отдал. За бутылку совесть свою продал! — возмущался шофер.
— Это, конечно, нехорошо, — согласилась Баринова, огорчившись, что тот самый Виктор, который ей вчера так понравился, совершил позорную сделку.
— Ничего, — продолжал шофер, — у нас не больно хапнешь. Врезали ему, как надо…
«Москвич» быстро мчался по шоссе, обгоняя машины.
— А почему же его на «Волгу» посадили? — покачав головой, спросила Баринова.
— Так он после «разговора по душам» не то что быстро ездить, еле ходить мог, — со злорадством откликнулся водитель. — Гаишники на фабрике были, ставили Витюню в пример. У нас ведь месячник безопасности движения.
— Знаю, — кивнула Флора.
— Начальник ГАИ, не зная, в чем дело, взял да и похвалил Берестова: ездит, мол, по всем правилам, не нарушает, не гоняет, как некоторые. Вот после этого Фадей Борисович и взял его на свою «Волгу», потому что не любит шустрых шоферов.
«Еще одна маленькая тайна Зарембы», — отметила про себя Баринова.
— Спрашивается, где же справедливость? — с обидой посмотрел на пассажирку шофер.
Флора улыбнулась в ответ:
— Трудный вопрос. Слишком философский…
По приезде на фабрику Баринова прежде всего заглянула к директору, чтобы поблагодарить за то, как здорово устроили ее в «Зеленом береге».
— Значит, обстановка навевает творческие мысли? — спросил довольный Заремба. — Я рад. С чего думаете начать сегодня? Может, пройдемся по цехам?
— Очень прошу, Фадей Борисович, только не беспокойтесь! Я сама. Не обращайте на меня внимания, — попросила Флора. — Иначе люди не раскроются…
— Как считаете нужным, — расплылся в улыбке Заремба.
Флора вышла во двор фабрики и спросила у первого встреченного рабочего, где находится СЭЦ. Тот показал на здание в углу двора. Проходя тенистым коридором виноградника, она увидела впереди Боржанского.
— Герман Васильевич! — обрадованно крикнула девушка.
Главный художник оглянулся, подождал ее и приветливо поздоровался, предварительно вынув изо рта свою неизменную трубку. Как и вчера, в кабинете директора, она не горела.
— Вы очень заняты? — спросила журналистка.
Боржанский взял чубук в зубы и ответил нечто нечленораздельное.
— Буквально на несколько слов, — умоляюще посмотрела на него Флора.
Главный художник молча указал на скамейку. Они сели. Баринова быстро подключила миниатюрный микрофон к магнитофону, щелкнула клавишей переключения.
— Зачем, — укоризненно покачал головой Боржанский. — Я же не какой-нибудь знаменитый актер или выдающийся спортсмен.
— Ничего, ничего, — успокоила его Баринова, — не обращайте внимания. Это поможет нам в подготовке передачи.
Боржанский хмыкнул, пожал плечами: ладно, мол, если так надо…
— Расскажите о вашей работе, — попросила Баринова.
— В двух словах? — усмехнулся главный художник.
— Ну, как вы понимаете свое место в производстве? — уточнила Баринова.
Боржанский на секунду задумался.
— По-моему, сувениры — штука не простая, — сказал он. — Это воспитание и, если хотите, даже социальная политика. Возьмите борьбу с пьянством и курением. Ведется повсюду. А я буквально на днях видел сувенирную сигаретницу в виде бутылки коньяка! Это же реклама тому и другому. Или, например, кое-где выпускают зажигалку-пистолет. Такая вещица привлечет скорее всего подростка, а раз он купит зажигалку, то почему бы ему не купить и сигареты? А там… Вы меня поняли?
— Разумеется… Ну а в смысле эстетическом, каково ваше кредо?
— Бой с пошлостью, — просто ответил Боржанский. — Когда я вижу в каком-нибудь доме винный бочонок с кружками в псевдогуцульском духе, мне жалко хозяев. Если встречаю даму внушительных размеров, запакованную в белые джинсы, мне смешно. А вот огромный безвкусный письменный прибор из малахита на письменном столе — это уже не смешно. Это расточительство! Малахит — слишком нежный, слишком живой материал, чтобы его так бесстыдно и никчемно портить. Запасы малахита почти иссякли…
