лучившейся изнутри, семиренке. Он тут же принялся за самое большое яблоко.
— В них, наверное, и витаминов-то уже не осталось, — заметил Мансур Ниязович. — Всю зиму пролежали…
— Пускай, — жуя, ответил профессор. — Главное — пектины.
Иркабаев приценился к помидорам. Цена повергла его в смятение — десять рублей за килограмм.
— У вас небось куда дешевле, — сказал Скворцов-Шанявский.
— Пять рублей.
— Не может быть! — не поверил профессор.
— Первые! Это осенью, когда самый урожай, их девать некуда! Горы гниют! Тракторами запахиваем в землю… Транспорта вывозить не хватает.
— А у нас в Москве — очереди! Неужели нельзя наладить хотя бы консервирование? Соки делать, томат-пасту. Это же дефицит.
— Да мы могли бы завалить всю Российскую Федерацию пастой! Не хватает производственных мощностей и перерабатывающей техники. Шлем заявки — все впустую.
— Погодите, я, кажется, смогу вам помочь, — сказал профессор.
— Нет, вы серьёзно? — даже приостановился Иркабаев.
— Ну конечно! Представляете, был я перед отъездом сюда в одной из областей Нечерноземья. В командировке. На базе РАПО стоят ящики. Спрашиваю: что? Да вот, говорят, прислали импортное оборудование для производства томата-пасты, а на кой ляд оно нам?
— Это же надо! — возмутился Иркабаев. — А мы задыхаемся!
— Хотите, я устрою его вам? — предложил профессор.
— Век буду благодарен! — схватил профессора за рукав Мансур Ниязович.
— Что нужно?
— Официальное письмо. Я скажу, кому и куда.
— Сделаем, сделаем!
— Ну, и вам надо бы не остаться в долгу перед товарищами, кто отправит оборудование.
— В каком смысле? — насторожился Иркабаев.
— Пару вагонов арбузов, дынь, винограда…
— Ради бога! Скажите только куда!
Профессор пообещал в ближайшую встречу сообщить координаты — записная книжка была в санатории.
Иркабаев заботливо поинтересовался, не устал ли его спутник.
— Неужто я похож на старую развалину? — деланно обиделся Валерий Платонович.
— По сравнению с Беном Сальмином Мували вы совсем ребёнок, — заметил с улыбкой Мансур Ниязович.
— С кем? — переспросил профессор.
— Жителем султаната Оман — Мували, — пояснил Иркабаев. — Как пишут в газете, ему недавно исполнилось сто пятьдесят лет. Очень бодрый старик.
— Какая уж бодрость в такие годы, — усмехнулся Скворцов-Шанявский. — Никаких удовольствий от жизни.
— Вовсе нет. Этот старец ещё — ого-го! И мясо ест, и мёд… Даже мечтает жениться. В четвёртый, между прочим, раз.
— Вот даёт! — покачал головой Валерий Платонович.
— А вы говорите! Да на вас все время дамочки заглядываются, — продолжал подначивать приятеля Мансур Ниязович.
— А что? Мы ещё можем!
Скворцов-Шанявский приосанился, подтянулся. И без того хорошее настроение посветлело ещё больше, словно солнце засверкало ярче, а люди вокруг стали приветливее и милее. Особенно — прекрасный пол.
«Господи, сколько вокруг прелестных женщин! — подумал профессор. — Нет, надо встряхнуться, окунуться в розовый туман!..»
Валерий Платонович тихонько засмеялся. Увидев удивлённое лицо Иркабаева, он спохватился, откашлялся и сказал, поводя вокруг себя рукой:
— Красотища какая!
— О, это старинный парк! — подхватил Иркабаев. — Деревьям по сто и более лет!
Они шли под сенью развесистых крон, уходящих высоко в небо. Гомонили тысячи птиц, от их возни ветви и листья ходили ходуном.
Наблюдая за женщинами, профессор заметил странную вещь — многие из них были с зонтиками. И это в ясную погоду, да ещё в тени! Он поделился наблюдением с Иркабаевым. Тот не успел ответить — мимо них спешила молодая женщина в белом платье и тюбетейке, из-под которой падали на плечи две толстые иссиня-чёрные косы.
— Ранохон! — окликнул её Иркабаев. — Земляков не узнаешь, да? Нехорошо, дочка…
Та, извинившись по-русски, о чем-то сердито заговорила по-узбекски, прижимая правую руку с платочком к плечу.
Когда она отошла от них, Мансур Ниязович покачал головой:
— Вот вам и птички! Платье бедняжке испортили. Первый раз надела, говорит…
Скворцов-Шанявский невольно посмотрел наверх, на шумный базар пернатых.
— Теперь понимаете, зачем зонтики? — спросил Иркабаев.
— В таком случае, — прибавил шагу профессор, — подальше от этой красоты!
Он боялся за свой светло-кремовый костюм, очень молодивший его, как считал Валерий Платонович.
Они подошли к его санаторию.
— Жаль расставаться, — профессор протянул руку своему новому приятелю.
— Но, увы, режим.
— Да и мне надо спешить, — кивнул Мансур Ниязович, — озокерит ждёт… До завтра, значит?
— До завтра. У бювета.
На этом распрощались.
В свои шестьдесят два года Валерий Платонович не утратил вкуса к женскому полу. Определён был круг женщин, с которыми он заводил романы. Что касается образования — лучше не выше среднего. От интеллектуалок он буквально шарахался. Волевых и очень уж целеустремлённых вежливо обходил. Особенно преданных боялся.
С мягким характером, умеренным темпераментом, не слишком принципиальные, желательно сентиментальные — вот его идеал.
По способу ухаживания Валерий Платонович относил себя к категории вольных художников. Ему нравились импровизации, порыв. Добавленные к его респектабельности, светским манерам и общей солидности, включая материальную, они всегда давали великолепный эффект. Неудачи сводились к минимуму.
Однако в Трускавце дело с налаживанием сердечных контактов имело свои трудности. Право же, мысли о том, что у намеченной избранницы камни в печени или панкреатит, не способствовали любовному настрою. О чем шептаться в нежном экстазе? О пользе «Нафтуси», об эффективности озокерита или доморощенных способах избавления от камней в желчевыводящих путях?
Профессор, болезненно относящийся к своей хворобе, инстинктивно стремился к здоровому молодому телу. Поэтому на женщин из своего санатория он смотрел чисто платонически. Не бежал общения, но планов никаких не строил. Да и встречая других курортниц, тоже не забывал, зачем они в Трускавце, заранее ставя на них крест как на объекте ухаживания.
Конечно, была другая возможность — познакомиться с кем-нибудь из местных. Но как к ним подступишься? Не подойдёшь ведь просто так на улице. Случайных знакомств Скворцов-Шанявский не признавал.
Вот почему он, гуляя по городу, внимательно всматривался в лица молоденьких женщин, пытаясь узнать
