себя.
— Ну а финны вообще свою сауну считают панацеей от всех болезней, — сказал Великанов. — Я там снимался в одном фильме, видел. Почти в каждом доме своя сауна. Они так и говорят: сауной может пользоваться каждый, кто способен до неё дойти.
Напарившись, хозяин и гости выбегали во двор и бросались в прудик. Затем все, укутанные в полотенца, уселись за стол в чайной. Еремеев достал из холодильника западногерманское пиво в банках и блюдо варёных раков.
Вкусы разделились: Решилин, Скворцов-Шанявский и «облепиховый король» предпочли чай, остальные с удовольствием пили пиво. Хозяин снова включил магнитофонную запись. Все тот же певец затянул:
От звонка до звонка я свой срок отсидел, Отмотал по таёжным делянкам Снег щипал мне лицо, ветер вальсы мне пел Мы с судьбою играли в орлянку.
— Алик, дорогой, — не выдержал Скворцов-Шанявский, — что у тебя за вкус!
У остальных гостей тоже были кислые лица.
— Понял, Валерий Платонович, понял! — остановил запись Еремеев и начал манипулировать кнопками.
В баню ворвалась бодрая мелодия с одесским уклоном.
Решилин снисходительно улыбнулся, но Валерий Платонович морщился, как от зубной боли, и качал головой.
— И это вам не по душе, — огорчился Еремеев, останавливая музыку.
— «Тишина — лучшее, что я слышал», — с улыбкой произнёс Великанов. — Борис Пастернак.
— Да, — согласился профессор.
Раздался телефонный звонок.
— Уверен: Жоголь, — обрадовался Алик, снова нажимая какую-то кнопку. Из столешницы выдвинулся телефонный аппарат. Он взял трубку. — Слушаю… Наконец-то, Леонид Анисимович! — радостно проговорил Еремеев. Но постепенно его лицо становилось все озабоченнее, а когда разговор окончился, он и вовсе помрачнел. — Но вы уж так не расстраивайтесь. Может, обойдётся… Ладно, до свидания.
— Что случилось? — спросил Скворцов-Шанявский, когда Еремеев положил трубку.
— Не приедет. С Мишей, с сыном, какая-то беда стряслась, — ответил Алик. — Оставил жуткую записку… Словом, кошмар! С женой Леонида Анисимовича припадок, сейчас там врачи.
В комнате воцарилась тишина.
— Довели-таки парня! — Решилин стукнул кулаком по столу.
— Миша — это сын Жоголя? — уточнил Степан Архипович.
— Да, — кивнул художник и коротко рассказал, что произошло в «Аукционе» и реакцию на это Жоголя- младшего.
— Парня, конечно, жалко, — сказал «облепиховый король». — И надо было ему рисовать церковнослужителей… Что, мало других тем? Зачем дразнить гусей? Хотел, наверное, удивить, а вышло себе дороже.
— Почему — удивить? — нахмурился Феодот Несторович. — Михаил стремился показать историческую правду! Просто мы забыли, что раньше религиозные идеи были тесно переплетены с вопросами государственной политики на Руси, национального престижа. Даже в конце прошлого века такие художники, как Васнецов, Нестеров, Врубель, не стыдились оформлять храмы. Наоборот! Это был их вклад в воспитание гражданственности и патриотизма людей.
— Возможно, возможно, — поспешил согласиться с художником Степан Архипович. — Дай бог, чтобы с Мишкой все обошлось. — Он расстроенно покачал головой. — Конечно, Леониду Анисимовичу теперь не до меня. А ведь это он назначил мне здесь встречу.
— Что-нибудь обещал? — поинтересовался Решилин.
— Да есть одно дело, — кивнул толстяк.
— У Стёпы проблема, — ответил за него Скворцов-Шанявский. — Хочет усыновить ребёнка.
— Больше не я, а моя благоверная.
— Неужели это так сложно? — удивился Великанов.
— Понимаете, раз уж брать в семью чужое дитя, так чтобы у него все было в порядке, — пояснил Степан Архипович. — Здоровье, наследственность… А вдруг родители алкоголики или психи? Короче, не хочется получить кота в мешке. А без протекции, как сами понимаете, у нас ничего нельзя сделать. Вот Жоголь и взялся устроить.
— Лёня сделает, — успокоил его Решилин.
— Так что не переживай, — сказал толстому приятелю Скворцов-Шанявский и перевёл разговор на другую тему.
И без Жоголя компания отлично провела время.
Глеб досидел до последнего. Хорошо, была под рукой машина: Скворцов-Шанявский дал задание своему шофёру Вадиму отвезти Глеба на вокзал.
Ярцев простился со всеми, провожать до авто его пошёл хозяин.
— Рад был с тобой пообщаться, — сказал Еремеев. — Когда снова думаешь объявиться в Москве?
— Сам пока не знаю, — ответил Глеб.
— Но в Южноморск приедешь, как договорились?
— Непременно, — пообещал Глеб. — Так что в любом случае встретимся не позже осени…
На вокзал он прибыл за двадцать пять минут до отправления поезда. А когда составу оставалось стоять минут десять, у вагона появились Вика и Феликс, сопровождаемые носильщиком. В купе были занесены картонные коробки с японским телевизором и видеоприставкой. В отдельной упаковке находились кассеты с фильмами. Прощание вышло сухое, деловое. А Глебу так хотелось побыть с Викой хоть две минуты без свидетелей, прояснить наконец, как же она к нему относится.
И вот поезд медленно отошёл от перрона. Глеб оказался в своём двухместном купе один — значит, второй билет не продали.
«Непостижимая штука — железная дорога, — удивлялся он. — Люди спят на вокзале, согласны хоть на верхнюю полку в общем вагоне, а тут свободное место… Хорошо, что я взял обратный билет в Средневолжске».
От чая, предложенного проводником, Ярцев отказался. И, запершись, повалился спать.
Но сон долго не шёл. Перед глазами плыли яркие картинки — московские впечатления. Он вспоминал дачу Решилина, солнечные блики на гребешках волн, поднятых «Ракетами» на глади водохранилища, студию-ателье художника и небольшую икону стоимостью в полмиллиона рублей. И почему-то те зайчики на воде представились Глебу в виде купюр…
«Да, живёт же человек», — вспыхнула горячая зависть в душе Ярцева.
Потом в его памяти возник странный дом Феликса, где деньги тесно переплетались с сексом.
«И этот тоже гребёт деньги лопатой!» — подумал Глеб о сыне внешторговца.
При воспоминании о той ночи в сердце шевельнулась жалость к совсем ещё молоденькой девчонке с пожилым ловеласом. Ярцеву пятидесятилетние мужчины казались глубокими стариками.
«Как это можно, — с тоской пронеслось у Глеба, — ведь ей вряд ли больше семнадцати! Совсем ещё юная! Едва-едва распустившийся цветок… А кто же он, тот кобель?»
Сами по себе возникли в голове слова песни: «Девушек любить, с деньгами надо быть, а с деньгами быть, значит, вором…»
Стучали колёса, и в их стуке скоро стало слышаться Глебу другое: «Эх, червончики, мои червончики… Эх, червончики, мои червончики»… Отвязаться от этих слов было невозможно.
«Будут у меня червончики, будут, родимые! — неожиданно решил Глеб. — Много! Как листьев на деревьях».
Эта мысль была последней перед тем, как Ярцев погрузился в блаженный сон.
Часть пятая
До чего же это удивительное, нарядное дерево — хурма. На фоне густо-зеленой листвы яркими пятнами выделялись золотистые с багрянцем, словно светящиеся изнутри, шары плодов! Каждый раз выходя в сад, Орыся Сторожук не могла наглядеться на это чудо. Хозяйка, Элефтерия Константиновна, сказала, что хурма у неё самого лучшего сорта — «королёк». Мякоть сочная, красноватая, с терпко-сладким
