— Что даёт тебе твоя наука! — отмахнулся киноартист. — Если бы я жил лишь на то, что получаю в театре и кино…
Всю дорогу Великанов говорил о том, что актёрский труд оплачивается несправедливо. И когда такси остановилось возле дачи Еремеева, Ярцев, наслушавшись жалоб Великанова, хотел оплатить проезд сам.
— Ни в коем случае! — отвёл его руку артист и, дав шофёру несколько купюр, сдачу не взял.
Дачный участок был огромный. Особенно это бросалось в глаза после крохотных шести соток Вербицкого. Да и сама дача тоже производила впечатление: солидный двухэтажный дом с эркерами и застеклённой верандой. Старомодное строение, видимо, было сработано ещё до войны.
— Вот строили, правда? — заметил Великанов. — В таком доме чувствуешь себя человеком!
— Не ожидал, что у Алика такая дача, — признался Ярцев.
— У его жены дед был академик, — пояснил артист, заходя во двор. — И вообще здесь кругом дачи знаменитых учёных.
Во дворе стояли «Жигули»-шестёрка и чёрный приземистый «ситроен», похожий на хищное чудовище.
— Ба! — провёл рукой по его лакированному капоту Великанов. — Наш Феофан Грек тоже здесь.
— Кто? — не понял Глеб.
— Решилин. Художник.
— Феодот Несторович? Мы знакомы, — сказал Ярцев.
И тут они увидели самого живописца. Он о чем-то разговаривал с невероятно толстым человеком. Решилин был в светлых хлопчатобумажных брюках и косоворотке, подпоясанной шнурком с кистями.
— Играет под Толстого, — шепнул на ухо Глебу Великанов.
Не успели они поздороваться с художником, как к даче подъехала белая «Волга». Водитель вышел из машины, открыл ворота, заехал на участок. И тут Ярцев увидел, как из автомобиля вместе с шофёром вышел Скворцов-Шанявский.
— О, кого я вижу! — кажется, искренне обрадовался профессор, подходя к Глебу.
Они обнялись как старые друзья. Валерий Платонович, оказывается, был знаком со всеми. А с толстяком, насколько понял Ярцев, был в особенно близких отношениях и звал его Стёпа (полное имя мужчины было Степан Архипович).
Из-за дома появился наконец Алик Еремеев.
— Прошу всех в баньку! — сказал он торжественно, поздоровавшись с вновь приехавшими.
— А как же Леонид Анисимович? — спросил профессор. — Он говорил, что будет непременно.
— Семеро одного не ждут, — заметил Решилин.
— Подъедет, подъедет, — успокоил всех Алик.
Все двинулись за ним. Скворцов-Шанявский и Глеб шли последними.
— Как живёшь, что новенького? — спросил профессор.
— В двух словах не расскажешь. По-разному.
— Да, да, — кивнул Валерий Платонович, и его лицо погрустнело. — Слышал, брат, о твоём горе. Прими соболезнования.
Баня располагалась в углу участка. Возле неё был крохотный цементированный прудик. Из бани вышел глухонемой муж родственницы Решилина и жестами что-то показал Еремееву.
— Спасибо, спасибо, Тимофей Карпович, — поблагодарил Алик.
В предбаннике пахло распаренным деревом. Все ввалились в раздевалку. За ней была чайная.
Вдоль одной её стены располагался встроенный шкаф. Посреди комнаты стоял деревянный стол со скамьями. На нем — самовар в окружении чашек. Был тут и холодильник.
Алик нажал какую-то кнопку. Откуда-то с потолка и боков загремели невидимые динамики. Певец хриплым голосом — под Высоцкого запел:
Девушек любить, с деньгами надо быть, А с деньгами быть, значит, вором…
— Ну, предпочитаете русскую баньку или сауну? — обратился к гостям Алик. — Готовы обе.
— Конечно, русскую, — сказал Решилин, все так же окая. — Тимофей в этом деле толк знает.
Возражать никто не стал. Хозяин выдал каждому комплект для бани — чистую простынь, огромное махровое полотенце, в которое можно было завернуться с ног до головы, и полотенце поменьше.
Когда Степан Архипович взял в руки полотенце-гигант, Скворцов-Шанявский, не удержавшись, сострил:
— Да, Стёпа, тебе оно, конечно, маловато. Могу одолжить «облепиховому королю» ещё и своё.
— Боишься, что король будет голый? — усмехнулся толстяк.
— Э, нет, брат, ты у нас весь в броне, — со смехом продолжал профессор. — Из купюр.
— Завидуешь? — Степан Архипович разделся, обнажив свои непомерные телеса.
— Скорее — уважаю, — серьёзно сказал Скворцов-Шанявский и обратился ко всем: — Представляете, был я недавно в командировке. Сунулся в гостиницу — мест конечно же нет. И каким образом, вы думаете, мне удалось заполучить номер?
— За соответствующую купюру, вложенную в паспорт? — высказал предположение Великанов.
— Нет.
— Флакон французских духов? — выдвинул свою версию Глеб.
— Эка невидаль! — хмыкнул профессор. — Ладно, не буду дальше интриговать. За бутылку облепихового масла! Тут же выделили «люкс»! Спасибо, Стёпа надоумил и снабдил поллитровкой столь дефицитного продукта.
— Так вы можете достать? — вдруг загорелся Алик, обращаясь к толстяку.
— Сколько надо? — охотно откликнулся тот.
— Не знаю… Ну, бутылку-две, — сказал Еремеев. — Для сынишки. Врачи рекомендуют.
— Милый, — засмеялся Скворцов-Шанявский, — Степан Архипович ворочает тоннами! Причём маслице отменное! Частник делает.
— Вам, Алик, я презентую троечку бутылок. Качество гарантирую. Потому как отдельные типы мухлюют, подмешивают всякую дрянь, — сказал Степан Архипович.
Еремеев не знал, как и благодарить гостя.
Зашли в парную. В ней было все как надо: и шайки с водой, и полки из липы, и берёзовые веники. Аромат стоял удивительный — с мёдом и пряными травами.
Феодот Несторович залез на самый верх, где погорячее, и буквально блаженствовал, когда его принялся охаживать веником глухонемой родственник. Остальные гости лупцевали друг друга.
— Хорошо-то как, ах, хорошо! — стонал Решилин. — Знаете, как раньше банщики говорили: ваш пот, наши старанья!
— Слышь, Стёпа, потей! — продолжал подтрунивать над толстяком профессор. — Глядишь — десять кило долой! Тогда сможешь усыновить какую-нибудь сироту. А то куда свою мошну девать будешь?
— При чем тут усыновить? — не понял приятеля «король», кряхтя под ударами веника, которым ловко орудовал Алик, отрабатывая, видимо, обещанное масло.
— А при том. В Австралии, например, очень толстым людям отказывают в усыновлении, — пояснил Скворцов-Шанявский. — Дело в том, что чрезмерная полнота указывает на возможное нездоровье человека.
— У нас не Австралия, — откликнулся Степан Архипович. И блаженно заметил: — Да, кто придумал баньку, тому нужно памятник поставить. Словно десять лет сбрасываешь с плеч!
— Это ещё древние римляне поняли, — сказал Глеб. — Их знаменитый врач Гелен рекомендовал париться. Особенно старикам, у которых с возрастом кожа становится плотной, поры сужаются, а это затрудняет потоотделение. Вот баня и помогает порам открыться… Между прочим, встречая друг друга на улице, римляне говорили: «Как потеешь?»
— Русские тоже оценили баню по заслугам, — раздался сверху голос Решилина. — Когда хан Батый впервые увидел её, спросил у своего толмача, что это такое. Тот ответил, что, мол, русские моются в бане горячей водой и квасом, бьют себя берёзовым веником, затем окунаются в прорубь. Оттого они такие сильные… Для здоровья, конечно, это первое дело.
— Вон Суворов хиляк был от рождения, — снова проявил свои познания Ярцев. — А баней закалил
