— А что это у тебя? — подозрительно принюхался кот.
— Отвар корней папоротника. Стану соседушку мою ублажать, очень она этот дух уважает. Надо же кому-то за хозяйством присмотреть, пока меня не будет.
— Тогда меня уже нет, — Баюна только и видели. Ведьма хмыкнула. С тех пор, как она приютила раненую кикиморку, да, выходив, оставила её у себя жить, покоя в доме не было. Никак не ладили между собой её квартиранты, хорошо хоть на открытую конфронтацию не шли, так — по мелкому друг другу пакостничали: то Кимра спящему коту усы бантиком завяжет, то Баюн в отместку разбросает все вокруг. Птах, глядя на их разборки, очень веселился. Но и без каждого их них Людмиле было бы очень грустно. Семья…
В третий раз перемывая полы начисто, Людмила приговаривала: — Соседушка, милая, выходи на бел свет, покажись, не чурайся… — и тихонько злилась. Характер у Кимри был ещё тот, пока уломаешь, сто потов сойдет. А куда деваться, дом без присмотра как оставить — защита защитой, она чужого не пустит, а вдруг дерево на крышу рухнет или огнем небесным припалит. 'Все, нет моего терпения, — Баба-яга в сердцах швырнула тряпку на порог, — знал бы кто, что у меня на душе делается. Пусть все будет, как будет. Вернусь, отстрою все заново!'
На небрежно брошенной половой тряпке сами собой разгладились все складочки.
— Ну, так-то лучше, — тоненькие, как прутики, ручки кикиморы умело поправляли по-своему, что ей не нравилось. А не устраивало её, видимо, все. Она совала свой остренький нос во все щелочки и везде замечала непорядок.
— Погоди, угомонись, — ведьма ухватила за торчащие кончики платка, завязанные у Кимри на макушке, приподняла и поставила её на лавку перед собой, — уйду, тогда и будешь хозяйничать.
— Куда? — запричитала кикиморка, — куда? — непроизвольно расправляя скатерть, которая свисала со стола не так, как надо.
— Кимря, цены бы тебе не было, если б не твой неуживчивый характер.
— Какой есть… — обиделась та.
— Замуж бы тебя выдать… Да не за кого пока.
Кикимора зарделась, как маков цвет. Замуж ей хотелось неимоверно, хотелось в своем дому хозяйкой быть, а не ходить по чужим людям. Правда, с ведьмой ей повезло — ласковая и уважительная.
— Нас не будет, — сказала Людмила, переодеваясь в мужскую одежду. Для путешествия самое то…
— Сколько?
— Долго… Сама справишься с хозяйством? — Кимря молча кивнула. — Тогда прощай…
— Нет, не прощай, — деловито поправила Бабу-ягу кикимора, — до встречи.
— Даже боюсь загадывать, — бросила напоследок Людмила и вышла, не оглядываясь. Чего сердце зря рвать?
Баюн сидел у крыльца. Котомки кучей были свалены перед ним. Кот, пригорюнившись, прикидывал, что понесет он, а что можно будет безболезненно отдать Бабе-яге. Наверное, лучше вот эту — со склянками всякими-разными.
Людмила выкатила из сарайчика ступу, кряхтя, поставила её стоймя
— Не мучайся, забрасывай поклажу и забирайся сам, полетим с ветерком.
— А куда?
— Да куда глаза глядят, — запрыгнула внутрь летательного средства Людмила, — разницы особой нет. — Она костяным пестиком отстучала хитрую дробь на боках ступы. Та отозвалась долгим протяжным гулом и на полметра приподнялась над землей. — Порядок. Ну, что ты, скоро?
Кот почему-то взвыл благим матом и начал торопливо отползать назад, путаясь в своем собственном хвосте. Людмила по пояс высунулась из ступы, пытаясь с ходу определить, что такое стряслось с напарником. Ступа опасно накренилась и почти легла набок.
— Баюн, ты что?
— Я не могу, не могу, коты не летают, словно птицы, — заблажил страдалец, разворачиваясь, чтобы окончательно дать деру.
— Стой, трусишка, — ведьма дала хорошего пенделя ступе, пришпорив её словно нерадивого скакуна, и в мгновение ока догнала беглеца. — Нет, так не пойдет! — Ведьма ухватила Баюна обеими руками за шкуру и, пробормотав 'ишь, отъелся, зараза!', напряглась изо всех сил и затянула его вовнутрь, хотя тот и пытался вырваться. Кот прикрыл голову лапами и постарался стать тише воды и ниже травы.
— Капитан приветствует вас на борту нашего корабля. Первая минута — полет нормальный, — отрапортовала Людмила, когда ступа со свистом начала набирать высоту, и услышав в ответ безнадежное:
— Ох, ох, ох, что ж я маленьким не сдох, — наклонилась к своему пассажиру, оказать тому психологическую поддержку.
Внезапно ступа дернулась, на минуту зависла неподвижно в воздухе и начала стремительно терять высоту. Кот опять заорал дурным голосом. Людмила пару раз бестолково махнула помелом, которое служило ей рулем, и, наконец, догадалась глянуть вниз.
— Брось немедленно! — закричала она. — Мы же разобьемся!
Леший проворно отдернул руку, которой тянул ступу к себе.
— Ты что думаешь, если ты можешь выше деревьев становиться, так и мы такие же? — ведьма изо всех сил старалась удержать непослушный аппарат на лету. Грохнуться вниз с такой высоты ей совсем не улыбалось. Ступа рыскала из стороны в сторону, но пока держалась, лишь над самой землей взбрыкнула и, ломая ветки, с размаху грохнулась оземь. Людмила отлетела в сторону, следом прикатился пушистый злобный комок, тяжело плюхнулся сверху и затих. Ведьма отпихнула разлегшегося на ней кота, недолго думая, кинулась с кулаками на Лешего.
— Да я вам кричал — стой… А вы не слышали. Как вас ещё вернуть было?
— Ты что, не знаешь, что возвращаться плохая примета… — колотила лесовика ведьма.
— Это да, — покладисто соглашался тот, уворачиваясь от наиболее чувствительных ударов, — это я был неправ…
Наконец Людмила выдохлась, остановилась перевести дыхание.
— Что ещё случилось такого важного, что без нас не обойтись было? Дорогу, что ли, узнал?
— Нет.
— Так какого черта? — опять взъярилась ведьма.
— Я хотел сказать, что могу проводить вас до границы леса. Оттуда до Кащея рукой подать.
— И сколько туда идти?
— Три дня.
— Я не намерена идти пешком, когда есть на чем ехать.
— Неа, — счастливо промурлыкал Баюн. Жизнь становилась прекраснее с каждым мгновением. — Не на чем…
Он вольготно развалился на спине, раскинув лапы и опрометчиво выставив на общее обозрение упитанное брюшко. Весь его вид говорил о том, что нет ничего лучше твердой земли под ногами, то бишь лапами.
— Как не на чем? А это что? — Людмила подошла к ступе и охнула. Поперек днища шла сквозная трещина. — Ну, вот, угробили ступу, а она мне столько лет верой и правдой служила.
— Тогда не страшно, — обрадовался Леший, — она свой век отслужила. — Больше всего ему не хотелось, чтобы ведьма обвинила его в намеренной порче чужого имущества.
— Хорошо хоть помело цело осталось.
Против помела кот не возражал, оно все равно одноместное.
— Ну, что ж, повезло тебе… Вставай, лентяй, пойдем пешком. — Баба-яга собрала разбросанные котомки, проверила, не разбилось ли чего. Да вроде все в порядке. — Ну, куда теперь?
Леший махнул рукой в сторону замшелого дерева и скрылся за ним.
— Не так быстро, — кинулись за ним потерпевшие ступокрушение страдальцы. Кот впереди, Людмила за ним. Занесло их хоть и недалеко, да неизвестно куда. Вокруг стоял непроходимый лес — без проводника вряд ли выберешься.
ГЛАВА 29
Лесовик несется так, что путники едва поспевают за ним.
Вокруг от земли и до неба неодолимой плотной стеной стоят трущобы еловых боров. На каждом шагу, рядом с молодой порослью, попадаются деревья, приговоренные к смерти, и валяются уже окончательно сгнившие и покрытые, как гробовой доской, моховым покровом. Древесные стволы трутся один о другой и скрипят с такою силою, что вызывают острую, ноющую боль под сердцем. Всякий звук пугает до дрожи во всем теле, рождая чувство тягостного одиночества.
Три дня… Лешачьих…
Да что ему — порой головой вровень с верхушками самых высоких деревьев становится, зараз семимильные шаги отмеряет по тропкам не раз хоженым. Ветер буйный за хозяином все следы заметает, попробуй разберись, куда в очередной раз скрылся поводырь. Он легких путей не ищет: где мышью-полевкой обернется, нырнет в непролазные кусты, где сорокой пестрой ввысь взлетит и трещит издевательски, наблюдая сверху, как вязнет в буераках непролазных ведьма. Ему, лесному хозяину, что за дело?
Лишь кот успевает за ним. Гибкой тенью стелется над землей, поспешая за провожатым. И как умудряется только, по раменьям пробираясь, таким холеным оставаться — шерсть черная волосок к волоску лежит, аж лоснится, будто на княжий прием гостем зван. И не скажешь, что без передыху за Лешим мчится, только бока ходуном, как у загнанного жеребца, ходят, но молчит, не возмущается, как обычно. Проникся, видно, важностью спасения 'пропавшей искпедиции'.
А вот Бабе-яге туже всех приходится. Отставать никак нельзя, потому и продирается она через заросли напрямую, скрипя зубами от злости. На коротких привалах без сил падает, проклинает все на свете, от усталости забывая, какую силу слова имеют. Кот терпеливо ждет, пока придет в себя ведьма, прижимается к ней теплым шелковистым боком, урчит деловито. И опять бесконечный «марш-бросок» через настороженно притихший лес.
На второй день, к вечеру, Людмила упала навзничь на траву, от росы уже мокрую, подняла глаза к небу и закричала птицей подраненной:
— Хозяин, сделай одолжение, остановись…
Леший вернулся на опушку, обернулся неказистым мужичком, каким привыкла ведьма всегда его видеть:
— Что, мать Яга, стряслось? Да ты совсем никудышная…
— Угу, — ведьма попыталась подняться, опять свалилась на землю. Глаза закрывались сами собой, и, уплывая в дрему, она жалобно попросила: — Отдохнуть мне надо, сил набраться. Меня не только Кащей, меня сейчас кто угодно плевком перешибет.
