заметил, что старик Серику отмаячил, чтобы глаз с Димы не спускал. Как чувствовал, старый черт. Последний адрес — Нос из Медведково. Потом Дима повернул в Малаховку. Я, конечно, чувствовал, что они со стариком «кинули» Краха. Думал, и мне какие крохи передут, а оно вон как повернулось!
— Не отклоняйтесь, Прошкин. Все смягчающие обстоятельства будут учтены. Так что говорите смелее не вздумайте темнить.
— Подъехали к дому Давида. Дима пошел к дверям, мы остались у калитки. Собаки ревут, как бешеные. Они у него вообще не умолкают. Как только Дима вошел в дом, Серик отошел к углу забора — следить за дорогой. Я стоял у входа. Время идет, а никто не выходит. Я крикнул Серику и пошел внутрь.
Тут еще и живот схватило. Серик за мной, видно испугался, что его старика прихлопнут. А кто с таким крокодилом связываться будет? Чего ему переживать, это я страху натерпелся, пока за деньгами ездили. Думаю, достанет Серик «пушку» и уложит обоих — и поминай как звали. Такому человеку убить, что высморкаться. Короче, вошел я в дом, а тут Жорка из туалета выходит: нету, говорит Димки! Стали искать — куда! Бритва с Валерой кинулись на вокзалы, а кто с такими деньгами будет поезда дожидаться? Любой таксист хоть на край света свезет.
Жорка плюнул на все и домой смылся, а меня оставил сторожить: может, Димка вернется. Давид повез казахов. Ясно, Димка не пришел, а я так и слонялся возле дома, уйти боялся. Часа через два показались на дороге огни, машина проехала за дом в переулок и стала.
— Номер машины, модель, цвет?
— Да Бритвина белая «восьмерка». Номера я не помню, у меня на цифры память слабая, вечно из-за этого в карты проигрываю. Бритва поставил машину, подошел к калитке, тихонько посвистел, а потом позвал: «Алик!» Сам не знаю почему, но я не отозвался, решил понаблюдать издали. Бритва подтянулся на калитке, заглянул внутрь двора. Видно, проверял, не спустил ли Давид собак, затем перемахнул забор. Я еще подумал, не подойти ли мне. Но не стал. Через несколько минут подъехал Давид и тоже вошел во двор, правда обычным путем. Я отодвинулся подальше к дороге. Думаю, лучше убраться, все равно ничего не видно. Но тут вышел Бритва, нырнул в переулок, завел машину. Ворота во двор открылись, он заехал. И все. Дальше я смотреть не стал, потому что почувствовал неладное. Решил лучше пройти лишний километр, поймать такси и дуть домой. Когда шел, сзади вспыхнули фары, я еле успел шмыгнуть в кусты на обочине, мимо промчалась «восьмерка» Бритвина, ехал он не один.
— Кто сидел рядом с Бритвиным?
— Не знаю, слишком быстро пронесся. Потом я поймал машину и поехал домой.
— Виделись вы после этого с Бритвиным и Давыдовым?
— Бритву больше не видел, а Давид подъехал на следующий день на вокзал, не поленился, нашел нас с Валерой. Выспрашивал про мое дежурство у забора. Но я сказал, что покрутился малость и на попутке уехал домой. Валера приехал домой только под утро — всю ночь Димку по вокзалам искали. А он, оказывается, мертвый… Вот и все. А мне зачтется? Я ведь честно… Если узнают, что я говорил — угробят…
— Есть основания бояться, Прошкин. Если не хотите на нары, одумайтесь. Вы молодой, еще не поздно.
Заверения Прошкина в искренности и лояльности в протокол заносить не стали!
Валерий Гриценко на вопросы отвечал кратко, обдумывая каждую фразу:
— Да, Лемешко должен был привезти пятьсот тысяч. Я лично таких сумм отродясь не видал, мне бы на кусок хлеба заработать. Сколько выигрывал? Бывало, выигрывал, но заметьте, ни разу силой денег не брал и в игру никого насильно не тащил. Сами шли, у кого деньги были. Тоже не прочь выиграть. Противозаконность своих действий признаю. Наркотики? Я ими не торгую. Колюсь? Это уж мое дело. В тюрьме вылечат. Поехал с Бритвой потому, что парни попросили помочь найти Димку. Знаю, что найден убитым. Все равно считаю, что он — тварь. «Кинуть» товарищей, которые заняли ему деньги — за это и так, и эдак подыхать.
Насчет денег? Отдавать надо. Не знаю, что я — третейский суд? Мы искали его на Курском, хотя я знал — пустое дело, может, заранее «лежку» приготовил. Все равно, рано или поздно высунул бы нос наружу. Получилось, что рано.
Парень слабо знал наши правила, настырный, лез наверх — это его и сгубило. Да еще вшивость. Бритве что? Привез на вокзал и свалил: говорит, по аэропортам покручусь. Уверен — домой спать порулил. Я на вокзале своих предупредил, чтобы смотрели, да что толку? Кто ж знал…
Не нужны мне их деньги, просто обидно, сколько фуфла развелось. Крысоеды, жрут друг друга…
Больше по существу дела Гриценко ничего не сообщил. Недостает показаний Бритвина. Нет и его самого, приобретшего к своим тридцати двум годам две судимости и репутацию жесткого волевого человека, презирающего угрозу ареста и «разбора» на воровской «правилке» и испытывающего страх только тогда, когда кончаются наркотики.
Остается Давид Львович Давыдов, превративший свой дом в «мельницу», на которой ставки захлестывали за сотню тысяч.
Первая встреча с ним оставила приятное впечатление, насколько это вообще возможно при знакомстве с человеком, который давно и дерзко нарушает закон. Поведением Давыдова в этой истории люди его круга были возмущены. Однако претензий к нему не предъявляли — спасало отсутствие прямого поручительства.
Сикач остановил машину возле дома в Малаховке и, предоставив Добрынину и Бреславцу беседовать с соседями, нажал кнопку звонка у калитки. Лай собак за глухим забором усилился. В проеме калитки появился густобровый, с тонким, горбатым носом высокий мужчина лет сорока. Давыдов почти не изменился по сравнению со своей фотографией семилетней давности из личного дела.
— Пожалуйста, проходите, — он бросил цепкий взгляд на удостоверение в руке капитана. — Идите прямо по дорожке, там собаки не достанут.
И сам пошел впереди. Миновав два узких коридора, капитан и Давыдов оказались в просторной комнате с десятком удобных кресел и большим обеденным столом. Винтовая лестница вела на второй этаж.
Известие о смерти Лёмешко Давыдов воспринял почти спокойно, только его левая рука начала слегка подрагивать, и чтобы унять дрожь, он сцепил пальцы рук.
— Знаете, я ожидал, чего-то в этом роде, но не так скоро. Правила игры существуют не только в картах. Если сдвинул — играй. Простите великодушно за жаргон. Глубоко въелся азарт. Всю жизнь играю, а что толку? Карты — тот же наркотик. Сколько раз давал слово бросить — но хватает обычно не больше, чем на неделю. Сам себе противен. Вы, наверное, хотите осмотреть дом? Извольте. Я не буквоед, все покажу без всяких санкций. Убийцу надо найти. Многое я могу понять и оправдать в рамках своих, на ваш: взгляд, искаженных, представлений, но право отнимать жизнь не дано никому, кроме Бога. А я в него верю…
Капитан едва заметно улыбнулся, а в глазах Давида, который перехватил улыбку капитана, вспыхнуло мрачное пламя…
— Вернулся я из аэропорта, устал до чертиков. Наверное, возраст, в тираж выхожу. Заглянул к бабе Насте, как она там наверху. Баба Настя с моей матерью были как сестры родные. Когда мама умерла, баба Настя осталась со мной. И в горести, и в радости. Так уж получилось, что нет у меня ни жены, ни детей — все заменила игра. Карта и приворожит, и изменит, а баба Настя — мы с ней душа в душу живем, она мой фарт.
— А где она сейчас?
— На первом этаже, приболела немного…
— Что с ней?
— Да тут такая история. Когда я приехал и поднялся к бабе Насте, у нее то ли сердце, то ли опять астма — дым, знаете, ребята накурили… Одним словом, хрипит, за грудь держится. Ну, я ее мигом в больницу. Вот и судьба — старуха поправляется, а парнишка в ту же ночь Богу душу отдал…
Сикач вошел в комнату, где на низкой кровати лежала укрытая по шею женщина с крупным бледным лицом. На тумбочке грудились различные склянки и упаковки с таблетками. Женщина с трудом приоткрыла глаза. Давыдов бросил укоризненный взгляд на капитана.
— Анастасия Евграфовна, прошу прощения за, беспокойство. Вы в больницу попали примерно в какое время?
— Темно было, — больная облизнула губы. — Ночью, утром, не знаю времени. Плохо было очень.
— А что с вами случилось?
