— Я спала, а у Давида гости были, разговаривали, о чем не разобрала, да он сам скажет, он умница у меня. И тут вдруг грудь сдавило, я кричать, а сил-то и нет, только шепчу… Давид зашел — почувствовал, голубчик. Как он меня вниз сволок — уже и не помню. Привез в больницу, в палату проводил. Я и заснула там, как провалилась.
Получив от хозяина приглашение заходить еще, Сикач покинул дом-крепость. Опрос соседей ничего не дал — у всех, как на подбор, высокие глухие заборы, да и время было позднее.
…В больнице Добрынину повезло, врач, принимавший бабу Настю, оказался на месте.
— Головлева Анастасия Евграфовна — пожалуйста. Поступила в четыре тридцать с сердечным приступом. Больную я обследовал, помню ее прекрасно. Крепкая на удивление для своего возраста женщина. Вам решительно не о чем беспокоиться, да и родственник у нее проворный, пытался всучить мне, знаете ли, презент «за хорошее обслуживание». Ну, берут, берут у нас, не отрицаю, но нельзя же всех мерить на один аршин! Небось, торговый работник удостоил нас своим вниманием, — невесело пошутил врач.
— Не волнуйтесь, Семен Эдуардович, — лейтенант улыбнулся. — В конце концов дело не в профессии. Скажите, не могла ли возникнуть ошибка в диагнозе?
— Я работаю здесь пятнадцать лет. Время достаточное, чтобы избавиться от небрежности, как вы считаете?
— Вы напрасно обижаетесь, Семен Эдуардович, для нас все очень важно. И последнее: была ли острая необходимость в госпитализации Головлевой?
— Не могу утверждать совершенно определенно. Субъективное восприятие больного не всегда соответствует клинической картине. С уверенностью могу сказать одно: непосредственной угрозы для жизни не было. Кардиограмма неплохая. Но допускаю, что под влиянием какого-то внешнего раздражителя больная могла разволноваться и почувствовать себя плохо.
Итак, свидетель утверждает, что мешок с телом Лемешко утопили ровно в четыре. Если предположить, что Бритвину помогал Давыдов, то последнему затем необходимо было добраться домой, водворить Головлеву в машину, выехать со двора, закрыть ворота, доставить женщину в больницу. И все это до четырех тридцати. Только дорога занимает час. В машине, которая промчалась мимо Прошкина ночью, с Бритвиным кто-то ехал. Значит, не все действующие лица известны. Но почему Давыдов умалчивает, что Бритвин возвращался? Такая скрытность не делает вам чести, Давид Львович!
Зазвонил телефон, в трубке послышался возбужденный голос Бреславца:
— Павел! Приезжай срочно в отделение. Важная информация!
…Сашка Фомин находился в ИВС. Тогда это заведение носило более привычное название — КПЗ. Сашка садился часто, бестолково, по мелочи. К возможности жить честно он относился, как к загробной жизни: теоретически неплохо, а вот на практике… Кражи в перерывах между отсидками давали возможность существовать пристойно, то есть в достатке иметь доступных женщин и недорогих напитков. Пока денег на то и другое хватало, Сашка никогда не воровал, считая накопительство идиотизмом. Сейчас он сидел за решеткой, однако прямых улик у следствия не было, и Сашка рассчитывал выкрутиться.
Взяли его возле скупки драгметаллов, и самое смешное, что он там действительно просто остановился поговорить со знакомым, промышляющим среди желающих сдать драгоценности. И надо же, чтобы среди «тихарей» оказался хорошо знакомый Сашке оперативник. Золотые часы с браслетом в кармане Сашки, как на грех, числились в розыске. Это очень усложнило его положение, но он твердо стоял на том, что обнаружил часы пять минут назад в общественнрм туалете и нес в бюро находок. Знакомый с биографией Фомина следователь, взывать к его совести и не пытался. Положенные трое суток задержания надо отсидеть так, и так. Одиночку Сашка не любил, но камеру не выбирают, как и следователей. Хоть бы «наседку» подбросили, не говоря уже о нормальном хлопце. От скуки Сашка слепил из хлеба с пеплом кубики и фишки и стал играть сам с собой в игры тюремного репертуара.
На вторые сутки к вечеру привели парнишку с прыщавой физиономией. Неумело перемежаю «феню» с матом, новичок стал приставать с разговорами.
— Взяли по дурочке… Но меня на голый понт не кинешь, лишь бы подельники не раскололись. Один — верняк, а другой может фитиля пустить. Ну, ништяк — рога ему обломают.
— Чего ж он у тебя в друзьях ходит?
— Чего, чего! Жизнь прилепила репей на хвост. А ты чего сидишь?
— Ты что — прокурор?
— Да брось, я свой, если б в плаще не запутался, хрена собачьего они б меня взяли.
— А чего ж ты на дело, как на танцы, ходишь?
— Да мы и не собирались работать. По дурочке получилось. Идем и видим возле кооперативного гаража какой-то болван, как специально, поставил «семерку». Не проходить же мимо! Открыли машину через боковое стекло, думали покататься. Ни инструментов не взяли, ничего. Разобрал я рулевую колонку, подельник магнитофон вытащил. А тут сторож с собаками. Я из машины, а плащ за дверку зацепился, такая хреновина…
— Теперь на тебя все угнанные машины в округе повесят. А что ж дружки твои?
— Сбежали, падлы.
— Так чего ж беспокоишься, чтоб тебя не лажанули?
— Самому пришлось сказать. Всё равно бы их на шли, мы всегда вместе гуляли. А мне менты шестой угол обещали устроить, сейчас бы с отбитыми почками валялся.
— Значит, своих выдал? А сказать, что был один, не мог?
— Сторож видел всех троих.
— Тебе какая разница, ты один — и дело с концами. Сроду бы ничего не доказали.
— Так они магнитофон с собой унесли. Его у Макса дома нашли.
— Не спешил бы ты колоться… За такие штучки на цугундер…
Совершеннолетие Валентин Чекмарев отпраздновал месяц назад. Задерживался милицией он и раньше, но в ИВС попал впервые. Разговор с сокамерником не радовал, Валик и без него понимал, что за то, что раскололся, по головке не погладят. Но перспектива тюрьмы была еще страшнее, и Валик развязал язык.
— Поверьте, это у меня всего второй раз… Если бы не Максимов, я бы никогда, честное слово. Шли мы неделю назад…
— Точнее. Время, число…
— Второго утром, часов в шесть возвращались с Максимовым из гостей.
— Откуда?
— Из общежития чулочной фабрики. У девчонок гуляли в двести тринадцатой. Второй этаж, удобно — туда и назад без вахтера. Так вот, идем — стоит «восьмерка» белая. Мечта, а не машина. Стекла зеркальные, колпаки на колесах сверкают. Подошли ближе, глянуть для интереса. А дверь приоткрыта. Максимов сразу полез. Думали только вытащить магнитофон, честное слово…
Чекмарев так клялся, будто имел самые лучшие намерения.
— А в замке зажигания ключ торчит. Максимов мне подал знак. Я с другой стороны влез. Он завел мотор, и поехали. Поверьте, я не хотел. А он говорит: у меня знакомый купит эту тачку и спрашивать не будет. Уж как я переживал, пока Максимов переулками ехал куда нужно! Видно, не в первый раз. Я покажу, куда. Высадил меня на углу, сам к воротам проехал. Загнал машину во двор, скоро вышел. Потом поймали такси на улице, поехали домой. Живем-то мы рядом.
— И все?
— Да, совсем забыл. Но я не нарочно, я испугался. Максимов дал мне пятьсот рублей. Сказал — моя доля. Я побоялся отказаться. Но я верну, все до копейки верну!
— Это уж будь спокоен! Ну, а что лежало в багажнике?
— Не знаю. Мы ничего кроме дверей в машине не открывали. А ключ от зажигания один торчал в замке, от багажника ключа не было. Максимов и говорит — курочить не будем, зачем товарный вид портить… Вот так…
Обыск произвели в тот же день. Хозяин дома, указанного Валиком, — кряжистый сутулый старик с могучими руками, оплетенными сетью узловатых вен, не изображал
