войны. Он сказал Оксане: «Мы поженимся на этой неделе. Завтра я еще раз поговорю с твоими родителями». По ее щекам покатились слезы. Старший сержант нежно обнял девушку за вздрагивающие худенькие плечи и принялся нашептывать ласковые слова, предназначавшиеся ей одной.
Только ей.
Лес заливался звонкими птичьими трелями, солнце щедро согревало лучами мирную землю, а где-то неподалеку отсюда оуновцы готовились к переброске через границу оружия, боеприпасов и типографского шрифта.
…– Герман Казимирович, да рассказывайте наконец, – я никак не могу вырваться из плена нахлынувших воспоминаний, – как семья, работа?
– Какая там работа? – бодро, но, как мне кажется, с чуть заметным оттенком грусти произносит бывший начальник погранзаставы. – Четвертый год, как проводили в запас. Теперь вот с внуками воюю. Погостил у старшей дочки в Кременчуге, надумал в Куйбышев на недельку махнуть. Помнишь мою Верку? Ну да, куда тебе было обращать на нее внимание, она тогда сопливой девчонкой по лужам бегала. Сейчас, наверное, и не узнал бы. Вышла замуж за инженера-конструктора. Двух внуков подарила. Сережка на будущий год в школу пойдет, а Василек пока под стол пешком ходит. Ох, будет меня донимать ушастик: «Деда ласказы, как ты с Саликом дивелсантов ловил»…
Политрук достал из кармана плащ-палатки сложенный вчетверо газетный лист.
– «Вільна Україна», – обеспокоенно пояснил он. – Ее раньше в Канаде печатали и окольными путями переправляли сюда. Есть подозрение, что теперь газету станут изготовлять прямо здесь по готовым клише. Собирая вокруг себя недовольных, националисты надеются, что посеянные ими семена ненависти дадут всходы в виде провокационных выступлений и террористических акций.
…– Ладно, что это я все о себе да о себе – не за этим пришел. Рассказывай, как ты живешь, как работается.
В общих чертах и без особого энтузиазма я описываю свои трудовые будни – оперативки, летучки, командировки, но довольно быстро скатываюсь непосредственно на дело Моисеева. Никому еще я не объяснял эволюцию версий по цепочке от начала до конца, и сейчас, переходя от одного звена к другому, по молчаливой реакции внимательного и беспристрастного слушателя пытаюсь определить, какое впечатление производят на него мои доводы.
Время от времени Герман Казимирович одобрительно покачивает головой. Когда я возвращаюсь к встрече с Серовым, полковник впервые прерывает меня:
– Насколько я сумел разобраться в твоей теории, парень попал, так сказать, в «зону риска».
– Пожалуй, вы правы, – соглашаюсь я.
«А ведь действительно, с Дмитрия глаз нельзя спускать. Вопрос, где взять столько людей!..»
Осколки противно хлестали по стволам и ветвям деревьев, заставляя пригибаться к земле, выбирать новые и новые укрытия.
– Володя! – крикнул Голиков, на мгновение опуская автомат. – У тех двоих были «шмайсеры», ты заметил?
– Конечно! А груз они бросят в самом крайнем случае. Оцепление замкнется минут через двадцать, нужно продержаться. Эх, сейчас бы полвзвода, и крышка гадам!
За оврагом послышались приглушенные крики. Если бы не приказ, Голиков никогда не стал бы сидеть и ждать на одном месте, Володя, без сомнения, тоже.
Крики прервались, справа раздвинулись кусты, и на поляну выбежал политрук. Лицо его было в крови.
– К ним подошла помощь с той стороны, – прохрипел он. – За мной, ребята…
Договорить старший лейтенант не успел. В каких-нибудь пяти метрах оглушительно рвануло – били из МГ наугад. Политрук неестественно выгнулся назад, ноги распрямились, увлекая безжизненное тело на мягкий зеленый ковер.
… – А где находился Тюкульмин в ту ночь, когда убили таксиста? У него было, как вы выражаетесь, алиби?
– Мать Тюкульмина утверждает, что вечером восемнадцатого Анатолий из дому не выходил. Правда, около одиннадцати часов она пошла спать…
Близ приземистых срубов, на скорую руку поставленных в лощине, не было видно ни живой души, только пегая корова, печально бренча колокольчиком, маяласьу привязи. Он быстро шел знакомой тропинкой и думал о вчерашнем разговоре с Оксаной. Оказывается, преградой к свадьбе стал ее двоюродный брат, которого Голиков почему-то раньше в глаза не видел. «Замиж за москаля зибралась, та краще я власными рукамы…» Брата необходимо приструнить, а Оксану забрать на заставу. Завтра же, Герман Казимирович поймет.
Вдруг сердце его похолодело. Когда он последний раз был у родителей Оксаны – измученных или напуганных чем-то неразговорчивых крестьян, – как же он сразу не обратил внимания: из-под вороха белья, лежащего на сундуке с плоской крышкой, выглядывала газета. Он видел ее мельком, убеждая отца дать согласие на свадьбу, но… шрифт! Шрифт был не совсем обычный. Конечно! Точно такой, как на подрывной литературе, показанной политруком за день до его последнего боя.
…Бывший начальник погранзаставы, прищурившись, поправляет чуб – верная примета того, что он уже составил определенное мнение.
– Нелепо строить план тщательно подготовленного мероприятия, которое начинается с совершенно авантюристического угона. Преферанс преферансом, но где гарантия, что операция закончится раньше, чем портретисту вздумается уехать? Почему же выбор пал именно на машину Баринова? Одно из двух: либо он сам передал кому-то ключи от «Жигулей», а теперь упорно это отрицает, либо его решили в случае чего использовать в качестве громоотвода, попросту говоря, сделать козлом отпущения.
