всякие видения, которые не имеют ничего общего с действительностью. Родные однажды уже привозили его ко мне и просили вылечить от безумия, но, к сожалению…
Однако волнение в толпе не утихало, а напротив — становилось все сильней. Причина состояла в том, что большинство мужчин, купивших «Фараонову Силу», поспешили откупорить свои бутылочки и выпить их содержимое. Результатом был всеобщий «синдром Приапа»,[8] который достиг максимума как раз в тот момент, когда Голеску начал рекламировать «Эликсир Изиды». Это, впрочем, было сущим пустяком по сравнению с тем, что довелось пережить покупателям «Лосьона Птолемея». Увы, слишком многие из них решили испробовать средство для ращения волос немедленно, хотя гораздо благоразумнее было бы отнести бутылочку домой, чтобы проделать все необходимые манипуляции в спокойной обстановке. Теперь же несколько человек с ужасом обнаружили, что роскошные, густые волосы растут у них не только на головах, но и на других местах, куда попали брызги лосьона: на носах, веках, ушах, щеках — и даже на женах. Еще хуже пришлось тем, кто решил усилить действие лекарства, втирая его в плешь голыми руками.
Но все это было сущим пустяком по сравнению с участью, постигшей беднягу, который вообразил, будто «Лосьон Птолемея» подействует куда лучше, если принять его внутрь. Теперь он катался по земле и изрыгал страшные проклятья — впрочем, не слишком громкие, так как изо рта у него торчали клочья какого-то мокрого меха, однако соседи все равно пятились от него в непритворном ужасе.
Буздуган, воспользовавшись тем, что Голеску на секунду отвлекся, ухитрился выплюнуть бутылочку с «Бальзамом Баст».
— Шлюхин сын! — воскликнул он. — Я тебя узнал! Хватайте его, это тот негодяй, который продал нам…
— Я же говорил, что он безумен! — еще громче крикнул Голеску.
— Это он продавал лекарство, от которого… — успел проговорить Буздуган прежде чем подействовал чудодейственный бальзам. Мгновенно утратив всякую чувствительность, он выронил костыли и, как бревно, повалился под ноги толпы. К счастью, его слова мало кто расслышал, а если и услышал, то не придал им особого значения. К этому времени всеобщим вниманием завладел некий горожанин, который приобрел и «Фараонову Силу», и «Эликсир Изиды», намереваясь, вероятно, во что бы то ни стало добиться в своей семейной жизни полной гармонии. Увы, в темноте и в суматохе он выпил содержимое не той бутылочки. Разлившаяся по его телу волна тепла, смешанного с каким-то непривычным томлением, сменилась необъяснимой и противоестественной страстью к лицам одного с ним пола, требовавшей к тому же немедленного и полного удовлетворения. Это, в свода очередь, привело к параличу всех центров торможения, и теперь несчастный, сняв штаны и взвизгивая, как шимпанзе, предлагал себя всем без разбору. Некоторые из зрителей, попав под действие «Фараоновой Силы», уже были близки к тому, чтобы поддаться его чарам, как вдруг…
— Святые угодники, защитите нас! — выкрикнул кто-то в толпе. — Еще один петух-монстр! Спасайся, кто может!
Этот крик привел всех, кто его слышал, в некоторое замешательство, которое, однако, продлилось лишь до тех пор, пока чудовище не появилось из-за угла.
Голеску, который, улыбаясь и потея, крошечными шажками пятился в глубину сцены, рассмотрел его лучше других. Это действительно был петух, но какой!.. Рост он имел около восьми футов; хвост горел, как фонтан ярко-зеленого пламени, шпоры отливали золотом, перья были словно выкованы из блестящей меди, кроваво-красный налитой гребешок напоминал коралл, а клюв походил на бронзовый мясницкий нож. В свете факелов глаза чудовища яростно поблескивали, однако, как у всех кур, в них не мелькало ни тени разума, и это было, пожалуй, страшнее всего. Увидев людей, петух забил крыльями, громоподобный звук прокатился над толпой, и горожане стали разбегаться кто куда. Исключение составили лишь те, кем овладела похоть — этих не смог бы отвлечь от их занятия и конец света.
— Ну почему, почему со мной вечно что-нибудь да случается?? — жалобно воскликнул Голеску, ни к кому в особенности не обращаясь. — Ведь я же хотел как лучше!..
Тем временем гигантская птица увидела детей, сгрудившихся на пятачке перед сценой. Еще минуту назад они потешались над странными выходками старших, но, едва увидев чудовищного петуха, примолкли и, забравшись под помост, сидели тихо, как мышки. Петух, однако, все равно их заметил и двинулся вперед, изредка останавливаясь и поворачивая голову, чтобы посмотреть на детей то одним, то другим огненным глазом. Поняв, что их убежище открыто, дети принялись в ужасе швырять в него своими горшками. Глиняные черепки и горох разлетались, как шрапнель, однако петуха это не остановило. Огромный и страшный, он продолжал неумолимо двигаться вперед неровной куриной походкой, и казалось, будто сама земля дрожит и трясется под его тяжелыми шагами.
Но за пронзительным визгом испуганных детей, за невнятной бранью очнувшегося Буздугана и воплями разбегавшихся горожан Голеску внезапно уловил еще какой-то пугающий звук. Он был негромким, но таким низким, что от него ныли зубы и свербело в ушах. Говорят, что подобный звук исторгается порой из земных недр, служа предвестником какой-нибудь страшной катастрофы — горной лавины, землетрясения или извержения вулкана.
Кто-то или что-то глухо рычало вдали.
И с каждой секундой рычание становилось все громче. Голеску поднял голову. И в одно мгновение, которое до конца жизни являлось ему в кошмарных снах, он увидел мерцающие, как угли, глаза и ослепительно-белые зубы, стремительно надвигавшиеся на него из мрака. И чем ближе они становились, тем громче раздавалось у него в ушах грозное рычание, от которого, казалось, вибрировали кости. Вот жуткие глаза оказались совсем рядом, и в свете факелов Голеску разглядел вытянутые руки, перепачканные в глине скрюченные пальцы, волочащийся по земле саван и выражение безумной ярости на перекошенном липе.
— Боже милостивый, это же Амонет!.. — пробормотал Голеску и в следующий миг обмочился. Как видно, Черная Чаша снова не сработала.
— Я тебя пр-р-р-рикончу! — прогремела Амонет, бросаясь к нему. Голеску в панике заметался по помосту, но страх придал ему прыти. Оттолкнувшись от края сцены, он совершил головокружительный прыжок и приземлился прямо на спину гигантской птицы. Судорожно сжав коленями огненно-красные петушиные бока, Голеску пятками пришпорил своего скакуна, словно это была обычная лошадь.
Оглушительное кудахтанье раскололо ночь Петух захлопал крыльями, неуклюже подпрыгнул и в страхе бросился наутек. Голеску, мертвой хваткой вцепившийся в отливающие медью перья, оглянулся через плечо и успел заметить Эмиля, который, тряся проволочными усами, пытался выбраться из бутафорского гроба.
— Дядя Барбу? — провыл он, но Амонет уже схватила паренька за лодыжку и потянула к себе. Еще секунда — и слабо барахтавшийся мальчуган почти исчез в грязно-белых складках ее савана. Последним, что увидел Голеску, была Амонет, властно прижимавшая Эмиля к груди в жуткой пародии на Мадонну с младенцем.
Больше Голеску не оглядывался. Крепко обхватив руками шею петуха и отчаянно работая пятками, он мчался сквозь ночь, на лету оплакивая утраченную любовь и проклиная злосчастную судьбу. В окружении сияющих золотых перьев он мчался, словно ужасный дух, сквозь огонь, воду и слабый свет равнодушных звезд. Наступивший день застал Голеску еще в пути. Кто знает, где закончился этот его стремительный бег?..
Впрочем, за дремучими лесами и синими горами затерялась среди топей и ручьев крошечная деревушка. Туда не ведет ни одна дорога, и тамошние мужчины вынуждены жениться на двоюродных сестрах. В этой деревне бытует легенда о том, как однажды, много лет назад, на болотах объявился сам Дьявол верхом на золотом петухе. Жители были так напуганы видением, что пали пред ним ниц и пообещали Дьяволу сделать его своим королем, если он сохранит им жизнь.
В легенде говорится, что Дьявол некоторое время прожил в той деревне. Надо сказать, что из него вышел сравнительно неплохой король, поскольку в той части света добрые короли не редкость. Вот только он слишком часто оглядывался, опасаясь, как бы его жена, которую он называл Мать Тьмы, не настигла его нежданно-негаданно. Его страх был так силен, что он боялся оставаться долго на одном месте и вскоре снова отправился в путь, чтобы не дать ей догнать себя.
