им важную новость. Они имели право это знать, и я напоминала ему об этом, когда Эрнест бывал дома между частыми командировками.
— Я сообщу, если тебе так хочется, — наконец согласился он. — Но ты совершаешь ошибку. Они тут же примчатся и начнут все вынюхивать, как пара волков.
— Ты так не думаешь.
— Еще как думаю! Ты можешь представить, чтобы моя мать не сунула нос во все, что касается младенца, не терроризировала нас советами и своим мнением по всякому поводу? Нам она не нужна. Нам никто не нужен.
— Она и Кларенс будут рады малейшей возможности чем-то помочь.
— Это их дело, но я не прошу помощи.
— Правильно, — сказала я, но была признательна, когда они неожиданно быстро откликнулись на телеграмму Эрнеста, прислав чемоданы со свадебными подарками и кое-какую мебель из нашей бывшей квартиры на Диборн-стрит. Ничего особенного эти вещи собой не представляли, но от их присутствия наше пребывание на Батхерст-стрит казалось не таким временным. И все прибыло как раз в нужный момент.
На первой неделе октября Хиндмарш вновь послал Эрнеста в командировку — на этот раз осветить приезд английского премьер-министра Дэвида Ллойд Джорджа в Нью-Йорк.
— Похоже, на личную вендетту, — заметила я, глядя, как он собирает вещи для поездки.
— Думаю, я вытерплю, — сказал Эрнест. — А ты как?
— По словам доктора, до конца месяца, а то и до первых чисел ноября время есть. Ты успеешь вернуться.
— Последний раз еду, — сказал он, захлопывая чемодан. — Хочу попросить Джона Боуна серьезно поговорить с Хиндмаршем.
— Если это будет исходить от Боуна, ему придется оставить тебя в покое, не так ли?
— На это и надеюсь. Заботься хорошенько о нашем котенке.
— Обещаю.
— И о маме-кошке не забудь.
— Хорошо, дорогой, но тебе лучше поторопиться. Поезд ждать не будет.
Спустя несколько дней, а именно 9 октября, мне позвонила Гарриет Коннебль и пригласила на обед.
— С удовольствием пришла бы, но я стала такая огромная, что ни во что не влезаю, — сказала я. — Приходится заворачиваться в скатерти.
— Уверена, вы прекрасно в них смотритесь, — любезно рассмеялась она. — Мы пришлем за вами машину к восьми.
В результате я даже обрадовалась, что она настояла. Весь день я испытывала дискомфорт, который приписывала неполадкам с желудком. Конечно, этим дело не ограничивалось. Мое тело готовилось к родам, но я старалась этого не замечать. Я думала, что, если затаюсь и не буду утомляться, малыш подождет до приезда Эрнеста. Вкуснейший суп я ела тихо, как мышка, а потом сидела на роскошном бархатном диване супругов и слушала, как Гарриет играет задорное переложение песни «Я вновь заберу тебя домой, Кэтлин», и даже не притоптывала ногой. Но ребенок рождается, когда удобно ему, и это с каждой минутой становилось очевидней.
— Хэдли, дорогая, мне кажется, вам нехорошо, — сказал Ральф Коннебль, когда больше не мог вежливо скрывать, что не замечает напряженного и серьезного выражения моего лица.
— Я прекрасно себя чувствую, — до последнего упорствовала я, но, проговорив это, вскрикнула: эмоции взорвал и мою аккуратно возведенную дамбу. Боль уже стала нестерпимой. Я согнулась, и меня затрясло.
— Бедняжка, — успокаивала меня Гарриет. — Ни о чем не тревожьтесь. Мы проследим, чтобы о вас хорошо позаботились.
Они повезли меня в больницу. Гарриет всю дорогу гладила мою руку и говорила что-то успокаивающее, а Ральф решительно гнал машину по улицам города. Мостовые тускло освещались светом газовых ламп.
— Не могли бы вы связаться с кем-нибудь из «Стар»? Нужно дать знать о происходящем Эрнесту.
— Если надо, мы горы свернем, — заверила меня Гарриет. — Думаю, у нас еще есть немного времени.
Но его не было. Через полчаса меня переодели в больничную одежду и положили на операционный стол, чтобы врач и несколько сестер могли принять роды. Вот для чего мы приехали в Торонто — здесь всем занимаются настоящие профессионалы. В Париже я могла рассчитывать только на помощь акушерки, которая вскипятила бы воду на плите, чтобы простерилизовать инструменты. Даже в Штатах врачи только начинали оказывать услуги роженицам в больницах. Отец Эрнеста в Мичигане все еще вставал по ночам, когда ему звонили с просьбой о помощи; и хотя я знала, что женщины издавна рожали дома — в том числе моя мать и мать Эрнеста, — но я чувствовала себя безопасней в больнице. Особенно теперь, когда схватки ни к чему не приводили.
Я тужилась два часа, шея моя болела, колени тряслись от напряжения. В конце концов прибегли к эфиру. На меня надели маску, закрывавшую рот и нос, и я вдохнула нечто, похожее на запах свежей краски, — глаза резало. Потом я впала в забытье, а когда очнулась, увидела медсестру, державшую на руках туго спеленутый сверток. В этих пеленках из синей шерстяной материи лежал мой сын. Я смотрела на него, и слезы счастья застилали мои глаза. Он был само совершенство — от прелестных маленьких ушек и плотно закрытых глазок до темных волосиков и пушистых завитков около ушей. Меня расстроило, что Эрнест не присутствовал при родах, но зато со мной, здоровенький и чудесный, был его сын. И важнее этого не было ничего на свете.
Когда на следующее утро Эрнест наконец приехал — запыхавшийся и взволнованный, я сидела в кровати, приложив малыша к груди.
— Боже, — только и сказал Эрнест. Стоя в дверях, он разрыдался, закрыв лицо руками. — Я так беспокоился о тебе, милая. Телеграмму принесли в вагон для прессы — в ней говорилось, что ребенок родился и хорошо себя чувствует, а о тебе — ни слова.
— Милый, ты видишь — я в порядке. Все прошло как по маслу, а теперь взгляни на этого мальчугана. Правда, он великолепен?
Эрнест подошел ко мне и сел на край кровати.
— Какой он маленький! Ты не боишься сделать что-то не то? — И он погладил пальцем крошечную ручку с голубыми прожилками.
— Поначалу боялась, но на самом деле он очень крепкий. Думаю, коррида сделала свое дело. Он вылетел на свет как настоящий тореро.
— Джон Хэдли Никанор Хемингуэй. Он прекрасен. И ты не хуже, если так хорошо со всем справилась.
— Я чувствую себя удивительно сильной, дорогой. А вот ты выглядишь ужасно. Ты что, не спал в поезде?
— Пытался, но меня не покидала ужасная мысль, что ты в опасности.
— Меня окружили заботой. Семейство Коннебль помогло, они были так внимательны. Мы им очень обязаны.
— Может, мы все-таки поступили правильно, приехав в Торонто, — сказал Эрнест.
— Конечно, правильно. Я ведь говорила, что с рождением малыша все обретет смысл.
— Я так устал, что просто валюсь с ног.
— Тогда поспи. — И я указала на стул в углу комнаты.
— Хиндмарш удивится, куда я пропал.
— Пусть себе удивляется. Ты молодой отец.
— Ты веришь, что это правда?
Я улыбнулась про себя и ничего не сказала, а он закутался в одеяло и крепко уснул. Теперь двое мужчин, подумала я с глубоким удовлетворением. И оба мои.
