избежать — если не хочешь утратить любовь.
— Даже я не так упряма. — Она рассмеялась и подняла бокал. — Тогда — за любовь!
Гарольд повернулся, бросив на нас насмешливый взгляд.
— Что здесь происходит?
— Хэдли обращает меня в романтика, — сказала Китти.
Гарольд хохотнул.
— Пустой номер, дорогая, но мысль замечательная.
— Только один романтик допускается за столом, — вставил нарочито измененным голосом Эрнест. — Так гласит объявление у входа.
После затянувшегося ужина мы отправились в нашу квартиру над лесопилкой, чтобы пропустить по стаканчику на ночь, и хотя новые знакомые из деликатности делали вид, что не замечают, какое темное и тесное наше жилище, было видно, что они не привыкли к такой жизни. Малыш спал в соседней комнате, поэтому мы собрались за кухонным столом.
— Полагаю, я разделаюсь с романом в течение месяца, — сказал Гарольд, — а потом устрою перерыв. Найду американского издателя, получу аванс и много хороших рецензий.
— Ты забыл о баядерках, — сказал с ухмылкой Эрнест.
— Леди войдут в контракт, — уточнил Гарольд. — Но если говорить серьезно, я нацелен на «Бони и Ливерайт». Форд говорит, в Нью-Йорке надо вести дела с ними.
— Они издают Шервуда Андерсона, — сказал Эрнест. — Относятся к нему уважительно и, по его словам, вообще предпочитают публиковать американских писателей.
— То есть меня, — заявил Гарольд. — Ну и тебя тоже.
— Стоит послать им твои рассказы, Тэти. Шервуд замолвит за тебя словечко, — сказала я.
— Возможно, — согласился Эрнест. — Я думал об этом.
— Теперь, когда все решено, — вмешалась Китти, — давайте поговорим о чем-нибудь интересном.
— Например, о шляпках, дорогая? — съязвил Гарольд.
— А почему бы и нет? — Китти повернулась ко мне. — С удовольствием провела бы тебя по магазинам. Ты могла бы стать моим любимым проектом.
— О боже, — простонал Эрнест.
— А что? Всем нравятся красивые вещи, — сказала Китти. — Обещаю не украшать ее жемчугом и безе.
— Пойду с удовольствием, — согласилась я. — Не будем надолго откладывать. — Но после их ухода я поняла, что принимать предложение Китти было ошибкой.
— Она хочет унизить тебя — только и всего, неужели ты не понимаешь? — воскликнул Эрнест.
— Обыкновенная любезность с ее стороны. Никаких благотворительных жестов я не приму, если тебя это беспокоит.
— Дело не в этом. Она хочет подчинить тебя своему влиянию и заставить думать, что с тобой плохо обращаются.
— Но я не поддамся.
— Пусть не сразу. Но если она станет постоянно нашептывать одно и то же, ты возненавидишь меня за то, что мы живем в нищете.
— У тебя ужасное воображение, Тэти. Мы говорим всего лишь о походе по магазинам.
— Нет, не только, — сказал он мрачно и пошел налить себе вина.
28
Раз в неделю я встречалась с Китти, оставив Бамби дремать дома под неусыпной заботой Мари Кокотт, вернувшейся к нам с радостью, несмотря на дополнительные обязанности нянюшки. Мы забегали куда-нибудь выпить чаю, а потом, если у нее было время, ходили по антикварным магазинам. В то время было модно коллекционировать красивые и необычные серьги, и хотя у нас с Эрнестом не было денег, чтобы потакать своим капризам, мне нравилось наблюдать, как Китти ведет себя в магазинах, слушать ее оценки. У нее был зоркий глаз, и, похоже, она инстинктивно знала, какая вещь по-настоящему ценная, а какая — просто модная. Иногда она пыталась что-нибудь подарить, и мне стоило большого труда отказаться. Она действительно предлагала подарки от чистого сердца, но Эрнест был очень гордый, и я не хотела рисковать нашими отношениями.
Как я ни пыталась раскрыть Эрнесту несомненные достоинства Китти, он продолжал ее недолюбливать. Слишком уж она декоративная, говорил он, и помешана на комфорте, но я подозревала, что в ее независимости он чувствует угрозу себе. Она работала корреспондентом в области моды и танца в нескольких американских журналах, и Гарольд оплачивал ее уютную квартирку на улице Монтессю только потому, что сам настоял на раздельном проживании, и тратил семейные деньги на два дома. Китти тоже унаследовала состояние и могла себя содержать. Она была очень самоуверенна и всем своим видом показывала: ей не надо говорить, что она красива или умна. Ей самой это было известно, и такая самодостаточность бесила Эрнеста.
Несмотря на домашнее сопротивление, я отстаивала свои часы с Китти: ведь со времен Сент-Луиса я впервые обрела собственного друга. Гертруда и Сильвия целиком принадлежали Эрнесту. Он безоговорочно владел ими. С Алисой, Мэгги Стрейтер и Шекспир я оставалась в амплуа жены художника. Китти хоть и была связана с Гарольдом, с которым Эрнест теперь часто виделся, но во многом сохраняла независимость. И она выбрала меня.
— Ты очень американская девушка, — сказала она в одну из наших первых прогулок.
— Ну и что? Ты тоже американка, — возразила я.
— Но не такая. У тебя это проявляется во всем — ты такая простая, искренняя.
— Да ладно, — сказала я. — Ты просто ищешь, как вежливее сказать, что парижская жизнь не по мне.
— Не по тебе, — согласилась она. — Но это хорошо. Нам нужны люди, которые скажут о нас правду.
Помимо ворчания Эрнеста, единственная трудность в моей дружбе с Китти заключалась в том, что она продолжала предлагать мне подарки даже после того, как я попыталась доходчиво объяснить ей, насколько сильно у Эрнеста чувство гордости.
— Но это пустячок, — настаивала она. — С чего бы ему возражать?
— И все же он будет. Прости.
— Позиция пещерного человека. Одевать тебя в звериные шкуры, заставлять поддерживать в пещере огонь, чтобы другие мужчины тебя не видели и тем более не желали.
— Таких строгостей нет. Просто нам надо экономить. Не такая уж большая жертва.
— Ладно, понимаю. Но в этом моя претензия к браку. Все эти трудности ты терпишь ради его карьеры. А что в результате получишь ты?
— Удовлетворение от сознания, что без меня его карьера не состоялась бы.
Она оторвала взгляд от восхитившей ее сумочки, украшенной бисером, и остановила на мне свои голубые глаза.
— Я тебя обожаю. Пожалуйста, не меняйся.
Шокирующе немодно и столь же наивно так думать, но я действительно верила, что ради карьеры Эрнеста можно перетерпеть любые трудности и жертвы. В конце концов, для этого мы и приехали в Париж. Однако нелегко смириться с тем, что твоя одежда расползается по швам. Когда мы выходили в свет, я ощущала себя так, будто одета в рубище, особенно на фоне разодетых в духе времени женщин. Хотя, честно говоря, не думаю, что могла бы сравняться с ними даже в том случае, если б мы не были так бедны.
Наша квартира была холодная и сырая, и меня часто беспокоили тупые боли в носовых пазухах.
