сигару.
— Погоди, — сказал Фрэнк, двумя руками залезая в мотор и уже что-то там отвинчивая. — Я знаю эти моторы. У нас был такой «Форд», только двумя годками постарше, мы его с моим приятелем делали, это мотор шестьдесят восьмого года.
— Да брось ты, Фрэнк, — усмехнулся Здоровяк. — Я же тебе говорю, столько ребят на этом моторе зубы пообломали.
— Нет, — сказал Фрэнк. — Гадом буду, если не сделаю эту машину.
С того дня, как Фрэнк увидел «форд», он словно бы заболел. Каждый час свободного времени он посвящал этой машине. Джон и Даллас по мере сил помогали ему. Даже Здоровяк, который поначалу отнесся к их затее более чем скептически, теперь все чаще помогал им. Эта машина, которую они делали все вместе, словно бы стала для них символом мужской дружбы и символом свободы, как будто настанет день и они сядут в кабину, Фрэнк включит мотор, ворота тюрьмы распахнутся, и они помчатся по трассе на юг, обгоняя другие автомобили, через города и поселки, минуя мосты, переброшенные через реки, пробиваясь через леса и словно бы пролетая поля. Вечерами, делая какую-нибудь не требующую особенного внимания работу, они разговаривали о жизни, рассказывали друг другу о том, кто где побывал и кто что видел. Джон много рассказывал об океане и о Лос-Анджелесе. Здоровяк был родом из Эль-Паго, штат Техас, города, что стоит на реке Рио-Гранде и граничит с Мексикой, и часто рассказывал о мексиканских магах, будто бы скрывающихся в горных районах Мексики и иногда устраивавших разные чудеса в Эль-Паго. Здоровяк говорил, что он даже пробовал кактус пейот, растение, дающее человеку магические силы. Они часто беседовали с Джоном о сновидениях. Даллас посмеивался над ними, а Фрэнк, хоть и не верил в магию, но, помня свое «ночное свидание» с Розмари, все же прислушивался. Так проходил день за днем. Разобрав мотор, Фрэнк выточил некоторые недостающие детали на токарном станке, а другие переделал из имеющихся в гараже запчастей.
— То, что ты делаешь, это и есть чистая магия, — сказал ему как-то Здоровяк, глядя на почти уже собранный мотор.
— Если бы могли еще на ней отсюда уехать, — усмехнулся Фрэнк.
— Ничего, — вздохнул Здоровяк. — Когда-нибудь вырвемся отсюда. Тебе так меньше пяти месяцев осталось.
— Почти четыре, — уточнил Фрэнк.
— А я через три года.
— Ну, это тоже не так долго.
— Приезжай ко мне на Рио-Гранде, когда я выпишусь отсюда. Там у нас такая рыбалка, пальчики оближешь. А потом я тебя с одним магом познакомлю. Может быть, он тебя в ученики к себе возьмет. Тогда будешь всесилен.
— Да мне же, наверное, нельзя, я же христианин, — сказал Фрэнк, вспоминая о своем крестике, который сорвал с него Грейвс.
— А это не важно, — сказал Здоровяк. — Я сам христианин, а вот, видишь, интересуюсь, жаль только, что тот маг меня уже не берет, стар ты, говорит.
— А сколько тебе?
— Сорок, — ответил Здоровяк.
— Ого, — удивился Фрэнк. — А на вид тебе и тридцати не дашь.
— Это потому что я все же потихоньку колдую.
— Я так и думал, что ты колдун, — рассмеялся Фрэнк. — Когда ты тогда на регби всех их подряд косил.
— Зря ты не веришь.
— Да верю я, — сказал Фрэнк. — Ты вот и на работу меня взял.
— А знаешь, что такое магия по большому счету? — спросил его Здоровяк.
— Что?
— Магия — это ведь и есть, как дружба и любовь. Чувство.
— Дружба и любовь — это точно магия, — подтвердил Фрэнк.
Здоровяк вздохнул.
— Чего вздыхаешь? — спросил его Фрэнк.
— Да осталась там у меня одна зазноба, наверное, не дождется.
— Почему не дождется? Дождется, — сказал Фрэнк, посмотрев на Здоровяка своим честным и открытым взглядом.
— Слушай, ты когда освободишься, может съездишь, в Эль-Паго, я тебе адресок дам. Проверь, а? Попроси еще подождать, а потом напиши мне обстоятельно, как твои ощущения.
— Обязательно съезжу, — хлопнул его Фрэнк по плечу. — Я же у тебя в долгу. Если бы не ты, Грейвс бы меня там точно замочил бы.
— Да не в Грейвсе дело, — сказал Здоровяк. — Просто я тебе симпатизирую. Доверяю как человеку. Вот Далласа я бы ни за что не попросил.
— Почему?
— Не знаю, скользкий он какой-то.
— Да нет, — сказал Фрэнк. — Это ты зря. Даллас тоже нормальный парень. Он меня даже однажды у Палача с подручным выкупил, а то бы в карцер оттащили.
— Да я же не говорю, что он ненормальный. Я тоже ему целиком доверяю. Я не про то. Я про то, что я бы никогда не попросил его съездить к моей любимой женщине…
Здоровяк вдруг замолчал.
— Я понял, — сказал, прерывая неловкую паузу, Фрэнк.
Их взгляды встретились и они почувствовали, что стали теперь не просто приятелями, а хорошими друзьями.
Так проходил день за днем, крепло мужское братство. И Даллас, и Джон, и Фрэнк, и Здоровяк — все они становились все более откровенными друг с другом, говоря теперь и о том, чего хотят, чего ждут от жизни, а не только рассказывая, кто где побывал и кто что видел.
Но все же лучшим другом Фрэнк считал про себя Джона. Ему нравилось обучать парня разбираться в моторах. Он хотел, чтобы Джон, как и он, полюбил это дело. Джон и в самом деле с азартом крутил гайки и болты, но в чертежах разбирался с трудом, и Фрэнк подолгу объяснял ему, что, как и для чего устроено. Постепенно Джон и сам стал разбираться в чертежах, а однажды даже сам выточил втулку на токарном станке. Джон любил насвистывать разные мелодии. И оказалось, что у них с Фрэнком много общих любимых рок-групп. Иногда, глядя и слушая, как Джон заливается соловьем или напевает какую-нибудь песенку, Фрэнк подыгрывал ему, как на ударных, постукивая в такт мелодии по кузову машины или по донышку перевернутого ведра. С Джоном Фрэнк снова ощущал себя двадцатилетним юнцом и смеялся от души, слушая какой-нибудь очередной дурацкий анекдот. Глядя, как веселятся Фрэнк и Джон, Здоровяк в отличие от Далласа, совсем не ревновал и иногда даже присоединялся к их импровизированным концертам на правах папы или старшего брата, басисто выдувая в воронку из-под масла партию бомбердона, несмотря на то, что такого инструмента в аккомпанементе не предусматривалось. Даллас, глядя на них, обычно завистливо посмеивался, но иногда и он, заражаясь всеобщим энтузиазмом, начинал прищелкивать пальцами в такт. Особенно Фрэнк и Джон любили разыгрывать Битлз. За работой они могли распевать часами. Может быть, это их сблизило еще больше. Часто они возвращались в свой блок вдвоем, слегка поотстав от остальной компании, беседуя о том, о чем свойственно говорить людям молодым, для которых вся жизнь еще впереди. Фрэнк рассказал Джону о Розмари и о том, что как-то воспользовался его советом, попросил у источника снов, чтобы он послал ему в объятия его любимую, и это случилось, и что он, Фрэнк, даже во сне поверил в то, что это было как наяву.
— Послушай, — сказал как-то Джон Фрэнку. — Как ты думаешь, бог есть?
— Есть, конечно, — ответил Фрэнк.
— А почему же столько несправедливости?
— Мне отец как-то говорил, что справедливость — это право сильного.
