– Перед самой смертью, – говорит Бейкер, – он попросил меня приехать. Чтобы кое-что передать.
– И что он сказал?
– Он и под конец проявил себя как настоящий плохиш.
– Ты хочешь сказать, что он не ползал на коленях и не вымаливал прощение за то, что натравил Вилли Хортона на Джорджа Дукакиса?
– Бушик, он мне кое-что дал. План своей последней кампании. Своей лучшей кампании.
– Она связана с кем-нибудь из демократов?
– Нет, она связана с нами. Должен признаться, что, когда я прочитал этот, план, он мне показался совершенно безумным. И я даже решил его уничтожить. Но все же сохранил. Этот документ обладает странной и обезоруживающей логикой. Хотя, возможно, это действительно логика сумасшедшего.
– Он у тебя с собой? – спрашивает президент.
Бейкер встает с кровати Барбары и идет к своему портфелю. Он набирает шифр замка и достает сложенные листки бумаги.
– Кроме тебя и меня этого никто не видел, – замечает он, внезапно испытывая сожаление, что вообще заговорил об этом, и передает бумаги Джорджу Герберту Уолкеру Бушу, который включает лампочку над кроватью, надевает очки и начинает знакомиться с планом последней великой махинации Ли Этуотера.[9]
Вы когда-нибудь переживали такой переворот, когда только что перед вами был один мир, а через мгновение вы видите уже абсолютно другой?
Я вам объясню, что я имею в виду и что это за чувство. 1967 год, Вьетнам. Меня в составе свежего пополнения доставляют с острова Паррис. Мы движемся в сторону Первого корпуса, расположенного в северной части Южного Вьетнама. Она включает в себя пять провинций от Квант Три до демилитаризованной зоны. Здесь же расположены древняя столица Хюэ и Кхи Сан. Мы крепкие, здоровые, безмозглые и готовы на все. Прямо как в фильме Джона Вейна – десантники высадились и готовы надрать задницу любому. Естественно, для начала мы неделю сидим в Дананге и ничего не делаем. Мы скучаем, пьем, ввязываемся в драки, подхватываем триппер и видим, как мимо проплывают мешки с убитыми, однако считаем, что они сами виноваты, так как вели себя неосторожно. С десантниками такого бы никогда не произошло.
Наконец мы получаем назначение и отправляемся на север по направлению к Кхи Сану – узкой полоске на северо-западной оконечности страны. Пока еще никто не называет эту операцию «осадой Кхи Сана». Это произойдет лишь в январе 1968-го.
Нас посылают в разведку. Обычно на день, иногда на два-три. Очень сыро. Стоит туман, и идет дождь. Мы движемся сквозь трехъярусные джунгли. Вокруг крутые горные склоны и ущелья. 'У четверых начинается кровотечение, и им необходим пенициллин, у остальных нарывают ноги, но никто не знает, что с этим делать. Мне шестнадцать, большинству восемнадцать-девятнадцать, лейтенанту не то двадцать два, не то двадцать три. Всех нас распирает от тестостерона и мужской энергии, или назовите это другим словом, но здесь гораздо скучнее, чем дома.
Идет третья неделя патрулирования. К этому времени в патруль уже берут новичков. На третий день наступает моя очередь. Я чувствую себя напряженно, но все спокойно – если не считать дождя. Все мокрое. Мы идем по пересеченной местности, то поднимаясь, то опускаясь. Мы скользим и падаем, и по мере того, как нарастают неудобства, ослабевают внимание и страх. Но мы возвращаемся обратно живыми, и тогда я понимаю, что я бессмертен. Мокрый, измученный, с зудящими пахом и стопами, но бессмертный. На следующий день я иду вторым на расстоянии пары ярдов от первого. Все утро моросит все тот же дождь. На открытой местности видимость могла бы быть двадцать-тридцать футов, а здесь, в лесу, пять, максимум десять.
Я иду в двух ярдах от ведущего. И вдруг прямо под его ногами я вижу растяжку. Я замираю. Я знаю, что она подсоединена к гранате. И еще я понимаю, что все это связано с вьетнамским патрулем – такими же убийцами, как и мы, а они, в свою очередь, связаны со своей армией, и все мы находимся внутри этой огромной твари, которая называется войной. И с этого мгновения я начинаю все воспринимать совершенно иначе.
То же самое с этим телефоном. Всего лишь маленький проводок, который невозможно увидеть невооруженным глазом и приходится определять с помощью прибора, но я знаю, что он связан с каким-то человеком, ведущим прослушивание, а этот человек связан с организацией – возможно, «Юниверсал секьюрити», а та связана с кем-то еще, потому что наша компания никогда не предпринимает собственных расследований и всегда бывает связана с представителем более крупной конторы. А значит, там власть. И мне лишь краем глаза удалось заметить эту тварь.
Авиалайнер номер один поднимается над зоной турбулентности. Внизу бушуют грозы, а наверху – чистый рай. Стальной кокон поднимается все выше к звездам. Отличное виски, прекрасная еда. Преданная прислуга. Джеймс Бейкер наблюдает за президентом, читающим записку Ли Этуотера.
– Так его растак! – восклицает тот, закончив чтение, – ровным счетом то лее самое, что в свое время воскликнул его государственный секретарь. Они очень похожи друг на друга.
– Вот-вот, – откликается государственный секретарь.
– Кто-нибудь это видел?
– Только я и ты, – отвечает Бейкер.
– Не фига себе! Вмазал прямо по яйцам. Круто. [10] Но стоит этому просочиться наружу, и игра для нас будет закончена.
– Совершенно верно, – отвечает Бейкер.
– А вообще во всем этом есть какой-нибудь смысл, или это полное ку-ку?
– Бушик, скажу тебе честно, я не знаю. Думаю, мы это обсудим только в крайнем случае.
– Эстремизм при защите добродетели не является пороком.
– Главное, чтобы больше этого никто не видел.
– Конечно, – отвечает президент. – Я хочу прочитать это еще раз. А потом разорву.
Текст не слишком велик. Чувствуется, что он был тщательно продуман. Он краток и абсолютно конкретен. Только с помощью такой докладной записки можно повлиять на президента. Он слишком обременен делами, чтобы вчитываться в какие-нибудь сложные построения.
Буш снова начинает читать. Раза три он восклицает: «Голливуд?!», «Порвать!» – и еще раз: «Так его растак!». Но где-то посередине на него начинает действовать халцион, и он засыпает, зажав записку в руках. Бейкер тоже уже вырубился.
У экипажа есть привычка прослушивать президентские апартаменты, И это не связано ни с чем дурным. Они делают это из самых благородных побуждений – чтобы подать выпивку или обед еще до того, как их попросят. Они стремятся оказать услугу, как только мысль о ней зародилась в голове у президента. Они настолько выдрессированы, что пропускают мимо ушей то, что их не касается, точно так же как рабочие сцены не обращают внимания на обнаженную грудь актрис, когда им приходится заходить в женские гримерки.
Поэтому, когда до старшего стюарда Стэна доносится дружное похрапывание, он сразу понимает, что оба его пассажира отключились. Он бесшумно входит в апартаменты, чтобы, унести грязную посуду и накрыть одеялами президента и госсекретаря, если они заснули не расстелив кроватей.
Президент лежит откинувшись на подушки, с очками на носу и письмом Ли Этуотера в
