обычно не говорят, а потом долго сожалеют, что не сказали, и, наверное, кажусь вспыльчивым и несдержанным. Однако наши клиенты очень часто просят нас совершать опасные, противозаконные и попросту глупые поступки. Это явление настолько распространено, что руководство разработало несколько вариантов ответов, с которыми нас знакомят на специальных семинарах по проблемам взаимоотношений с клиентами. И сейчас мой ответ во многом почерпнут из выдаваемых нам методичек.
Она замирает и смотрит на меня.
– Прости меня, Джо, – искренне, но без признаков раскаяния говорит она. – Это было… – она умолкает в поисках подходящего слова, – грубо. То, что я позволила себе говорить с тобой как с прислугой.
Преимущество на моей стороне, и я пытаюсь им воспользоваться.
– Пойми, что, когда я говорю о Рэе Матусове, пенсионном фонде и надбавках за выслугу лет, я говорю и о себе. Я понимаю, что он не пойдет против компании, потому что знаю, насколько тяжело это было бы для меня. Я многое потеряю, если пойду против них и буду за щи щать тебя.
– Догадываюсь. Жаль, что я не подумала об этом раньше. Но я полагала, что ты взрослый мужчина и в состоянии сам принимать решения. Я тебя не заставляла и не умоляла.
– Ты должна еще знать, – продолжаю я, – что наша компания славится своей мстительностью. Они делают все возможное, чтобы уничтожить предателя.
– По-моему, предатель – это громко сказано.
– Мэгги, посмотри на меня. – Теперь моя очередь. Я беру ее за плечи и смотрю ей в глаза. – Ты не понимаешь, что мы из себя представляем. Мы носим дешевые костюмы и не высовываемся, и нас может нанять любой с парой тысяч долларов в кармане. Но почти все сотрудники компании работали или в ФБР, или в ЦРУ, или в полиции. Почти все прошли службу в армии. Те, что постарше, воевали во Вьетнаме. Все мы побывали в той или иной мясорубке. Мы ходили с гранатами и винтовками М-16 и устанавливали противопехотные мины. Мы видели, как погибают и превращаются в калек наши друзья. Поэтому не надо нас недооценивать. Серьезные люди не всегда похожи на Сильвестра Сталлоне и Арнольда Шварценеггера.
– Что ты хочешь мне сказать? Что ты отказываешься?
– Нет. Я хочу тебе сказать, что если мы хотим двигаться дальше, то надо относиться к этому серьезно. Может, я и ошибаюсь. Может, все дело в том что ты отказалась переспать с какой-нибудь влиятельной шишкой или его жена решила, что ты переспала с ним. Может, все это полная ерунда. Но думаю, что нет. Мне кажется, что, связавшись с тобой, я по меньшей мере рискую своей службой. Допускаю, что для тебя это чепуха, раз ты зарабатываешь по три миллиона на картине, но я вложил в это дело много лет своей жизни, и это единственное, что у меня есть. Поэтому оно и значит для меня очень много. Вот что я думаю.
– Так чего же ты хочешь, Джо? Скажи, чего ты хочешь. – Она дышит так же тяжело, как и я. Нас овевает ветерок, и мелкие соленые брызги должны были бы нас освежать, однако мы оба пышем жаром, как печки.
Наверное, надо набраться смелости и сказать, что я хочу лежать с ней рядом, проникать в нее и обнимать на глазах у всего честного народа. Но вместо этого я произношу:
– Я хочу; чтобы ты относилась ко всему серьезно. В том числе и ко мне. Потому что это касается нас обоих. Или найми кого-нибудь другого, а я вернусь в компанию и займусь махинациями на бирже, растратами и супружескими изменами.
– Я согласна, – отвечает она. Я по-прежнему держу ее за плечи. Наши взгляды наэлектризованы, и мы не можем оторвать глаз друг от друга. – Я могу относиться к тебе серьезно. Я так и относилась к тебе. – Мы продолжаем смотреть друг на друга. Она чуть приоткрывает локтем дверь. Это все?
– Нет, – отвечаю я и начинаю медленно притягивать ее к себе. Мы все так же не отводим друг от друга глаз. Ее взгляд не выражает ни согласия, ни протеста. Я ощущаю тепло ее тела еще до того, как оно прикасается к моему. Порыв ветра подхватывает ее волосы, и я ощущаю их на своем лице. У меня было много женщин, но ни с одной из них я не чувствовал того, что ощущаю сейчас от одного прикосновения ее волос. Я продолжаю притягивать ее к себе, – надо вам сказать, что в детстве я ненавидел поцелуи в кино и мечтал, чтобы герои поскорее снова начали стрелять. И повзрослев, я по-прежнему не любил любовные и далее постельные сцены. Но все происходящее с Мэгги так романтично и кинематографично, что, может быть, мои взгляды изменятся. (Однако, как выяснилось позднее, этого так и не произошло.) Страсть – величайшая драма человечества после смерти» но она не предполагает присутствия зрителей. И вот мы стоим на берегу Тихого океана: ветер, волны, потрясающее освещение и прекрасная женщина. Я держу ее за плечи, и мы находимся на таком близком расстоянии, что ощущаем энергетику друг друга. Микрочастицы, электроны, ауру. Остается преодолеть совсем крохотное расстояние, разделяющее наши губы.
И мы его преодолеваем. Ее губы прикасаются к моим. Это уже второй ее поцелуй. И первый, когда мне хватает смелости обнять ее и поцеловать самому. Мне уже за сорок, а я считаю поцелуи, как четырнадцатилетний мальчишка. Вслед за губами соединяются и наши тела. Я чувствую, как ее соски становятся твердыми, а бедра обмякают. Она прижимается ко мне, и у меня начинается эрекция, и я знаю, что она чувствует это. Губы ее приоткрываются, и я ощущаю их мягкость.
И вдруг она делает шаг назад. Не резко, но вполне решительно.
– Нет. Прости. Нет. Я сейчас не могу.
– Почему? – это вырывается из меня с каким-то рычанием. Мне, будто подростку, хочется обзывать ее разными словами, как тех девчонок, которые сначала приманивали, а потом, распалив, бросали нас.
– Не знаю. Потому что мы должны…
– Что должны?
– Выяснить, что происходит, Джо. Пока я чувствую, как это нависает… я не хочу принимать никаких решений.
– И что ты собираешься сделать? Посвятить этому всю свою жизнь?
– Ты мне нравишься, Джо, правда. В тебе что-то есть. Очень настоящее. Но я не ложусь в постель со всеми, кто мне нравится. Просто я так никогда не делаю. Я отношусь к тебе очень серьезно, Джо. А если мы окажемся в постели, то начну относиться еще серьезнее. Ты не из тех, кто просыпается на рассвете, натягивает на себя штаны и тихо выходит, чтобы больше никогда не возвращаться.
На самом деле я именно из тех. А часто я даже не дожидался, когда можно будет улизнуть незаметно. Обычно я просто клал деньги на стол и откровенно выходил за дверь. Но с Мэгги – тут она была права – я никогда бы не смог так поступить. Насколько это в моих силах, я буду стараться превратить это в «отношения навсегда».
Я продолжаю исполнять роль шофера-телохранителя. Мне уже доводилось играть эту роль. Когда мы куда-нибудь отправляемся, я беседую с обслуживающим персоналом и пытаюсь как можно больше выведать.
Мэгги подавлена. Это серьезное испытание – знать, что тебя постоянно подслушивают: не только что ты говоришь, но и как ты ешь, писаешь, храпишь, стонешь, пукаешь и поешь под душем. Она пытается заглушить тревогу, заваливая себя делами. Она читает сценарии, ездит на ланчи и обеды, встречается с адвокатами, бухгалтерами, продюсерами и сборщиками налогов. И это хорошо, потому что каждая поездка дает мне возможность с кем-нибудь познакомиться. В Лос-Анджелесе большинство водит машины самостоятельно, так что, когда рядом нет других шоферов, я знакомлюсь с метрдотелями или ребятами с парковки. Если мы едем в гости, я беседую с горничными, кухарками и садовниками. Все они гордятся своими хозяевами, всем им есть что рассказать, и все они делают вид, что вхожи в частную жизнь своих хозяев.
Официант у Мортона во время перекура рассказывает мне о том, как Брайен де Пальма укокошил свою подружку. Я спрашиваю его, не знает ли он Бигла.
Конечно знаю. Бигл сюда постоянно заходит, – отвечает он. – То есть заходил. Но сейчас он болен.
Я спрашиваю его чем. Официант глубоко затягивается и с печальным видом отвечает:
– А ты как думаешь, старик?
Потом Мэгги посылает меня за своими покупками в магазин Симонетты. И продавщица по имени Тама рассказывает мне о том, что поп-звезда Ванесса Своллоу[13] – лесбиянка и предпочитает фаллоимитаторы. Тама клянется, что собственными глазами видела, как та надевала один в примерочной, чтобы портниха могла снять мерки и сшить нижнее белье с учетом этой штуки. Я спрашиваю
