Генри Бейтс
Натуралист на Амазонке
Глава I
ПАРА
Двадцать шестого апреля 1848 года мы с м-ром Уоллесом сели в Ливерпуле на небольшое торговое судно и, преодолев за месяц расстояние от Ирландского моря до экватора, 26 мая остановились на рейде против Салинаса. Это лоцманская станция для судов, направляющихся в Пара, — единственный порт, который служит воротами в огромную область, орошаемую Амазонкой. Салинас деревушка, бывшая когда-то поселением иезуитов-миссионеров, — лежит в нескольких милях к востоку от реки Пара. Наше судно бросило здесь якорь в 6 милях от берега, так как мелководье, широким поясом окружающее устье великой реки, не позволяло безопасно подойти на более близкое расстояние; мы подняли сигнал о вызове лоцмана. Мой спутник и я, оба в предвкушении первого знакомства с красотами тропиков, с глубоким интересом рассматривали страну, где я провел впоследствии 11 лучших лет моей жизни. К востоку вид местности ничем не примечателен: легкая волнистость, голые песчаные холмы да разбросанные деревья; но к западу, в устье реки, мы разглядели в подзорную трубу, принадлежавшую капитану, длинную полосу леса, как будто встающего из воды, — плотный высокий массив, который затем распадался на отдельные группы деревьев, а под конец — и на отдельные деревья и исчезал вдали. Здесь проходила граница громадного девственного леса, хранящего в своих тайниках столько чудес и одевающего всю поверхность страны на протяжении 2 тыс. миль — отсюда и до подножия Андов.
В течение следующих суток мы шли под лёгким ветерком, отчасти подгоняемые приливом, вверх по реке Пара. Под вечер мы миновали Вижию и Коларис, два рыбачьих селения, и встретили много туземных челнов, которые казались игрушечными на фоне высокой стены темного леса. В воздухе было очень душно, небо покрылось тучами, а на горизонте почти беспрестанно вспыхивали зарницы — вполне уместное приветствие в преддверии страны, лежащей под самым экватором! Вечер был тихий: ветры в это время года не сильны; мы бесшумно скользили по воде, и это было приятно после той беспрестанной качки, к которой мы привыкли за последнее время в Атлантическом океане. Просторы реки поразили нас: хотя мы шли иногда на расстоянии 8-9 миль от восточного ее берега, увидеть противоположный берег нам так и не удалось. Действительно, река Пара имеет в устье ширину 36 миль, а у города Пара, милях в 70 от моря, ширина ее 20 миль; впрочем, в этом месте начинается цепь островов, из-за которых река перед портом кажется уже.
Утром 28 мая мы прибыли к месту назначения. Город на заре имел в высшей степени приятный вид. Он выстроен на низменной полосе земли с одной только небольшой скалистой, возвышенностью на южной окраине, поэтому со стороны реки он не представляется в виде амфитеатра, но белые дома, крытые красной черепицей, многочисленные башни и купола церквей и монастырей, вершины пальм, возвышающиеся над домами, — все это четкими линиями рисовалось на фоне ясного синего неба и составляло приветливую, радовавшую глаз картину. Со стороны суши город был окружен сплошным лесом; разбросанные на окраинах живописные сельские дома наполовину скрывались под роскошной листвой. Порт был полон туземных челнов и других судов, больших и малых; звон колоколов и пальба ракетами, возвещавшие о наступлении какого-то католического праздника, свидетельствовали о том, что жители в этот ранний час уже на ногах.
Мы сошли на берег, и нас радушно принял м-р Миллер, для которого были предназначены товары, доставленные нашим судном; он пригласил нас поселиться у него, пока мы не найдем себе подходящего жилья. Как только мы оказались на берегу, горячий и влажный, пахнущий плесенью воздух, исходивший, казалось, от земли и стен, напомнил мне атмосферу тропических оранжерей Кью-Гардена[1]. После полудня шел сильный ливень, и вечером, когда благодаря дождю стало прохладнее, мы прошли за город около мили к дому одного американца, с которым хотел нас познакомить наш, хозяин.
Впечатления от этой первой прогулки никогда не поблекнут в моей памяти. Близ порта мы пересекли несколько улиц с высокими, мрачными монастырского вида домами, населенными по преимуществу купцами и лавочниками; тут встречались праздные солдаты в поношенной форме, с беспечно переброшенным через плечо ружьем, священники, негритянки с красными кувшинами на голове, печальные индианки с голыми детьми, сидящими верхом у них на бедрах, и другие представители пестрого населения города. Затем мы прошли по длинной узкой улице, ведущей в предместья, а дальше путь наш лежал через поросший травою луг к живописной тропе, ведущей в девственный лес. На длинной улице жил более бедный народ. Дома были одноэтажные, какие-то покосившиеся и убогие. В окнах не было стекол, их заменяли выступающие решетчатые переплеты. Немощеные улицы покрывал слой песка в несколько дюймов толщиной. Жители, собравшись группами, прохлаждались на воздухе у порога своих жилищ; здесь были люди всех оттенков кожи — европейцы, негры, индейцы, но чаще всего на них лежал отпечаток какого-то неопределенного смешения всех трех рас. Среди них встречались красивые женщины, неряшливо одетые, босые или обутые в спадающие с ног туфли, но с богатыми серьгами в ушах и нитками очень крупных золотых бус вокруг шеи. У них были выразительные черные глаза и замечательно пышные волосы. Мне показалось, что женщины эти, так удивительно сочетавшие в себе убожество, роскошь и красоту, особенно гармонировали с остальной картиной — столь разительное впечатление производило это сочетание богатства природы и нищеты человека. Дома по большей части обветшали, повсюду виднелись следы праздности и небрежения. Деревянные ограды вокруг заросших сорняками садов были раскиданы, сломаны; через бреши свободно бродили туда и обратно свиньи, козы и тощая домашняя птица.
Но над всей этой разрухой, возмещая все изъяны, царила могучая красота растительности. Повсюду — среди жилищ, среди ароматных апельсинных, лимонных и многих других тропических плодовых деревьев темнели массивные вершины тенистых манговых деревьев; одни из них цвели, другие были отягощены плодами, созревшими или еще созревающими. Там и сям над более раскидистыми и темными деревьями высились, точно колонны, гладкие стволы пальм, унося вверх великолепные кроны с красиво вырезанными листьями. Среди пальм особенно выделялась стройная
Мы еще продолжали гулять, когда наступили короткие сумерки и из окружающей зелени стали доноситься звуки, испускаемые разнообразными живыми существами. Жужжание цикад, пронзительный стрекот бесчисленных и разнообразных полевых сверчков и кузнечиков, каждый из видов которых издавал свою особую ноту, жалобный крик древесных лягушек — все смешивалось в один беспрерывный
