т.е. голоде, который царит на ее берегах. Как я уже упоминал, река имеет около 1000 миль в длину и течет с юга на север; по величине она занимав шестое место среди притоков Амазонки. Однако она судоходна для парусных судов только миль на 160 вверх от Сантарена. Самым хлопотным делом для нас было нанять матросов на судно. Жозе должен был стать за руль, но нам нужны были по крайней мере еще три матроса. Однако все усилия раздобыть матросов оказались тщетными. В Сантарене индейцев- лодочников меньше, чем в любом другом городе на реке. Обратившись к купцу, к которому я имел рекомендательные письма, и к бразильским властям, я убедился, что здесь можно рассчитывать чуть ли не на любое одолжение, только не на помощь рабочими руками. Однако чужеземец не может обойтись без них, потому что здесь не сыщешь ни одного индейца или метиса, который не был бы должен деньгами или работой тому или иному из власть имущих. Одно время я даже опасался, что мне придется отказаться из-за этого от своего проекта. Под конец после многих неудач и разочарований Жозе ухитрился нанять одного человека — мулата по имени Пинту, уроженца горнопромышленной области Внутренней Бразилии, который был хорошо знаком с рекой. С этими двумя спутниками я решился пуститься в дорогу в надежде найти еще кого-нибудь в первой же деревне по пути.
Мы покинули Сантарен 8 июня. Вода находилась тогда на самом высоком уровне, и мой челн стоял на якоре у задней двери нашего дома. Утро было прохладное, и дул свежий ветер, под которым мы быстро понеслись мимо выбеленных домов и крытых тростником индейских хижин предместий. Прелестная бухточка Мапири вскоре осталась позади, затем мы обогнули мыс Мария-Жозефы — выступ, образуемый высокими, увенчанными лесом утесами из глины табатинга.
Мыс этот ограничивает вид в сторону реки из Сантарена, и мы бросили здесь прощальный взгляд на город, до которого было миль 7-8, — яркую полоску белых домиков над темной водой. Перед нами лежала дикая, скалистая, необитаемая береговая полоса, и мы вышли уже в самый Тапажос.
На протяжении около 20 миль путь наш лежал прямо на запад. По мере приближения к мысу Куруру, где река отклоняется от своего курса на север, ветер крепчал. Громадное водное пространство расстилалось на запад и на юг, и сильный ветер поднимал большие волны. Пока мы огибали Куруру, буксирный канат, на котором шла наша монтария за кормой, отвязался; мы попытались вернуть лодку, без которой, разумеется, во многих местах было бы трудно высадиться на берег, и едва не опрокинулись. Попробовали повернуть на другой галс вниз по реке, но из-за сильного ветра и отсутствия течения попытка оказалась напрасной. Канаты наши трещали, паруса рвались в клочья, и судно, которому, как оказалось, недоставало балласта, страшно кренилось. Вопреки совету Жозе я направил куберту в небольшую бухту, рассчитывая бросить там якорь и подождать, пока ветер подгонит лодку, но якорь волочило по гладкому песчаному дну, и судно пошло бортом на отлогий каменистый берег. После ловких маневров мы, получив немало шишек, ухитрились выйти из затруднения, пройдя на кливере в каком-нибудь волоске от скалистого мыса. Вскоре вслед за тем нас вынесло на гладкую воду укромной бухты, которая вела к очаровательно расположенному селению Алтар-ду-Шан, и нам пришлось отказаться от попытки вернуть монтарию.
Маленькое поселение Алтар-ду-Шан (алтарь земли, или земляной алтарь) обязано своим своеобразным названием тому, что у входа в гавань расположен один из тех странных плосковерхих холмов, которые столь распространены в этой части Амазонского края и имеют форму высокого алтаря римско-католических церквей. Холм стоит обособленно и имеет значительно меньшую высоту, чем подобным образом срезанные холмы и хребты близ Алмейрина: возвышается он, вероятно, не больше чем на 300 футов над уровнем реки. Он лишен деревьев, но местами покрыт каким-то видом папоротника. В глубине бухты есть внутренняя гавань, которая сообщается протоком с рядом озер, расположенных в долинах между холмами и простирающихся далеко в глубь страны. Деревня населена почти одними только полуцивилизованными индейцами, в количестве от 60 до 70 семейств, и дома разбросаны широкими улицами на полоске муравы у подножия высокого, поросшего великолепным лесом хребта.
Я был до того восхищен местоположением поселения и многочисленностью редких птиц и насекомых в лесу, что посетил его на следующий год и провел там четыре месяца, собирая коллекции. Сама деревня — заброшенный уголок, населенный бедняками; староста (капитан трабальядоров, т. е. индейцев-работников) был старый равнодушный метис, который провел тут всю свою жизнь. Священник оказался личностью самой распутной — я редко встречал его трезвым; впрочем, он был белый и человек весьма способный. Могу здесь кстати упомянуть, что нравственный и ревностный священник — большая редкость в этой провинции; единственными служителями культа во всей стране, которые, по-видимому, искренне отдавались своему призванию, были епископ Пара и викарии Эги на Верхней Амазонке и Обидуса. Дома в селении кишели паразитами: в тростниковой крыше жили летучие мыши, под полом жалящие муравьи (формига-ди-фогу), на стенах тараканы и пауки. Очень немногие дома имели деревянные двери и запоры. Алтар-ду-Шан был первоначально поселением коренных жителей и назывался Бурари. Здешние индейцы всегда враждебно относились к португальцам и во время беспорядков 1835-1836 гг. вместе с повстанцами нападали на Сантарен. Немногие из них спаслись от последовавшей резни, и потому теперь в деревне мало стариков и мужчин средних лет. Как во всех полуцивилизованных селениях, где индейцы утратили свое первоначальное4добронравие и трудолюбие, ничего не приобретя у белых взамен, обитатели живут в величайшей нищете. Без сомнения, недостаток рыбы в светлых водах и каменистых бухтах окрестностей является отчасти причиной той бедности и вечного голода, которые господствуют здесь. Когда мы прибыли в бухту, наш челн окружила толпа полуголых поселян — мужчин, женщин и детей: каждый пришел поклянчить кусочек соленой пираруку «Христа ради». В сухой сезон они не так бедны. В мелких озерах и бухтах водится множество рыбы, и мальчики и женщины выходят по ночам бить ее острогой при факельном свете; факелы делают из связанных в пучки тонких полос зеленой коры с черешков пальм. Так добывают много превосходных видов рыбы; среди них пескада, белое и слоистое мясо которой, будучи сварено, по внешнему виду и вкусу сходно с треской, и тукунаре (Cichlatemensts) — красивый вид с большим прелестно окрашенным пятнышком-глазком на хвосте. Здесь встречаются также много мелких лососевых и вид косорота под названием арамаса, который передвигается по чистому песчаному дну залива. В это время на отлогом берегу часто встречается один вид иглистого ската, нередко причиняющий купальщикам самую острую боль. Оружием этой рыбе служит сильная игла с зазубренными краями, около 3 дюймов длиной, растущая сбоку от мясистого хвоста. Я видел однажды женщину, раненную рыбой во время купания: она страшно кричала, и ее пришлось отнести в гамак, где она пролежала с неделю с сильными болями; я знал одного крепкого мужчину, который в течение нескольких месяцев не мог оправиться от такой раны.
Здесь применялся один способ рыбной ловли, которого я не видал до сих пор, но который, как я убедился впоследствии, очень широко употребляется на Тапажосе. Он заключается в использовании ядовитой лианы под названием тимбо (Paultintapinnata) и пригоден только в спокойной воде протоков и озер. Несколько прутьев с ярд длиной растираются и вымачиваются в воде, которая быстро окрашивается вредным млечным соком растения. За какие-нибудь полчаса все мелкие рыбешки на довольно большом пространстве вокруг места отравления всплывают на поверхность, лежа на боку с широко раскрытыми жабрами. Яд оказывает на рыб, должно быть, удушающее действие; он медленно распространяется по воде, и по-видимому, очень малой примеси его достаточно, чтобы поразить рыбу. Обследуя воду в тех местах, где в прозрачной глубине на многие ярды кругом не видно было никакой рыбы, я раньше или позже, иногда даже сутки спустя, с изумлением находил большое количество мертвых рыб, всплывших на поверхность.
Население в течение большей части года занимается своими маленькими плантациями маниока. Всю тяжелую работу, например вырубку и выжигание леса, посадку и прополку, делают на плантации каждой семьи все соседи сообща, называя эту помощь пушерум, — обычай, сходный с би[25]в лесных поселениях Северной Америки. Каждый пушерум сопровождается настоящим праздником. Пригласив соседей, семья готовит огромное количество перебродившего напитка, называемого здесь тароба, — из моченых маниоковых лепешек — и каши из маникуэйры. Эта последняя представляет собой сорт сладкого маниока, весьма отличный от юки перуанцев и макашейры бразильцев (Manihotaypi); у нее продолговатые сочные корни, которые становятся очень сладкими через несколько дней после уборки урожая[26]. Этими-то незатейливыми яствами и угощает
