Натуралист на Амазонке

вниз головой хорошенький попугай, — по-видимому, из стаи, которая сражалась в воздухе. Один из индейцев достал его для меня из воды, и я с изумлением обнаружил, что птица не повреждена. Ссора произошла, вероятно, из-за подруг, и нашего маленького незнакомца на время оглушил удар по голове, который нанес ему клювом какой-нибудь ревнивый товарищ. Это был вид Conurus guianensis, называемый туземцами макарана, — у него зеленое оперение с ярко-алым пятном под крыльями. Мне хотелось сохранить птицу живой и приручить, но все наши усилия примирить ее с неволей оказались тщетными: она отвергала пищу, кусала всякого, кто подходил к ней близко, и, пытаясь освободиться, испортила свое оперение. Мои друзья в Авейрусе говорили, что этот вид попугаев никогда не поддается приручению. После того как я провозился с неделю, мне посоветовали отдать упрямое создание одной старой индианке, которая, как говорили, искусно приручала птиц. Через два дня она вернула попугая, ставшего почти таким же ручным, как бесцеремонные попугайчики из наших птичников. Я держал у себя эту птицу больше двух лет; она выучилась недурно разговаривать, и на нее смотрели, как на диво, поскольку этого попугая так трудно приручить. Мне неизвестно, какого рода искусство употребила старуха; капитан Антониу утверждал, что она кормила птицу своей слюной. По-моему, почти все животные так удивительно приручаются в домах туземцев главным образом потому, что с ними там обращаются ровно и мягко и позволяют свободно бегать по комнатам. Наш макарана иногда сопровождал нас на прогулках, кто-нибудь из ребят нес его у себя на голове. Однажды во время дальней экскурсии по лесу он исчез — вероятно, уцепился за нависший сук и убежал в чащу, прежде чем мальчик что-нибудь заметил. Три часа спустя, когда мы возвращались по той же тропинке, нас как ни в чем не бывало приветствовал голос: «Макарана!». Мы некоторое время осматривались, но ничего не увидели, и только когда вновь услышали с ударением: «Макарана-а!» — разглядели маленького беглеца, наполовину скрытого в листве дерева. Он спустился к нам, явно обрадованный встречей не меньше, чем мы сами.

После того как я получил двух обещанных матросов — крепких молодых индейцев лет по 17-18 по имени Рикарду и Алберту, я вторично посетил западный берег, но на этот раз в собственном челне; я задумал раздобыть экземпляры белого капуцина. Мы переправились сначала к деревне Санта-Крус, основанной миссионерами. Она состоит из 30 или 40 прилепившихся одна к другой убогих глиняных лачуг, вытянувшихся тремя прямыми безобразными улицами на высоком галечном берегу. В селении мы нашли только двух-трех стариков и старух да нескольких детей. Позади деревни протянулась узкая полоска леса, за которым лежат возвышенные обнаженные кампу с глинистой и галечной почвой. К югу местность по берегу носит такой же характер: цепь скудно поросших лесом холмов, открытые травянистые пространства и лесистые лощины. За три дня мы пересекли лес и кампу из конца в конец, но не встретили ни обезьян, ни чего-нибудь другого, что вознаградило бы нас за потраченное время и труды. Почва в округе была, по-видимому, слишком сухой: в это время года, как я заметил в других местах страны, млекопитающие и птицы устремляются к более влажным областям леса; поэтому мы приступили к тщательному обследованию низменной и отчасти болотистой полосы по берегу к северу от Санта-Круса. Мы провели там два дня, высаживаясь во многих местах и проникая на порядочное расстояние в глубь местности. Несмотря на безуспешность поисков белого капуцина, время не было потеряно зря, потому что я добавил к своей коллекции несколько мелких птиц новых видов. На второй вечер мы неожиданно встретились со стаей своеобразных орлов с очень длинным и тонким крючковидным клювом — Rostrhamus hamatus; стая состояла из полусотни птиц. Они сидели на кустах, которые окружали мелководную лагуну, отделенную от реки поясом плавучей травы; мои матросы сказали, что орлы питаются жабами и ящерицами, встречающимися по берегам прудов. Птицы являли прекрасное зрелище, когда взлетали и кружились в воздухе на огромной высоте. Нам удалось добыть только один экземпляр.

Прежде чем вернуться в Авейрус, мы еще раз посетили проток Жакаре, ведущий к скотоводческой ферме капитана Антониу, чтобы пополнить коллекцию редкими и красивыми насекомыми, встречающимися здесь в большом количестве; мы высадились в гавани около дома одного из поселенцев. Хозяина не было дома, и жена его, миловидная молодая женщина, — темнокожая мамелука со свежим, смуглым цветом лица и нежно-розовыми щеками, готовила вместе с другой крепкого сложения амазонкой удочки, чтобы отправиться ловить рыбу на обед. Теперь был сезон тукунаре, и сеньора Жуакина показала нам мух, которые служат приманкой для этих рыб и которых она собственноручно насаживала на перья попугаев. Удочки делаются из гибких бамбуковых прутьев, а лесы — из волокон ананасовых листьев. Среди индианок и метисок не часто встречаются женщины, которые добывали бы себе пищу так же, как эти отважные дамы, хотя все они опытные гребцы и нередко переправляются через широкие реки в своих утлых лодчонках без помощи мужчин. Возможно, что подобные группы индианок и дали повод для басни о народе амазонок, сочиненной первыми испанскими исследователями страны. Сеньора Жуакина пригласила нас с Жозе на обед после полудня, чтобы угостить тукунаре, затем обе смуглые рыбачки, положив гребки на плечи и подвернув сорочки, пошли к своим челнам. Послав двух индейцев в лес нарезать пальмовых листьев для починки крыши на нашей куберте, мы с Жозе бродили тем временем по лесам, опоясывавшим кампу. Вернувшись, мы застали в доме у нашей хозяйки самое щедрое угощение. На циновке была разложена белоснежная скатерть, для каждого гостя стоял прибор, а рядом с ним — кучка свежеприготовленной ароматной фариньи. Вскоре вареные тукунаре были извлечены из котелков и поставлены перед нами. Я подумал, как счастливы должны быть мужья подобных женщин. Несомненно, индианки и мамелуку — превосходные хозяйки; они трудолюбивее мужчин и по большей части сами производят фаринью на продажу, причем кредит их у речных торговцев всегда стоит выше, чем кредит их супругов. Меня немало изумило количество пойманной ими рыбы: ее оказалось достаточно на всех, в том числе на нескольких детей, двух стариков из соседней хижины и моих индейцев. Я преподнес нашим добросердечным хозяйкам небольшой подарок — иголки и швейные нитки — очень ценные здесь предметы, и вскоре мы снова сели в лодку и переправились через реку обратно в Авейрус.

2 августа. Покинули Авейрус; мы решили подняться по притоку Купари, который впадает в Тапажос миль на 8 выше этого селения, а не продвигаться вперед по главной реке. Я охотно посетил бы селения племени мундуруку, расположенные за первым водопадом на Тапажосе, если бы это оказалось совместимым с другими целями, которые я имел в виду. Но, чтобы совершить это путешествие, понадобился бы челн, более легкий, нежели мой, и шесть или восемь гребцов-индейцев, а достать их в моем положении было совершенно невозможно. Представлялась, однако, возможность увидеть это прекрасное племя на Купари: одна группа жила в верховьях реки. Расстояние от Авейруса до последнего цивилизованного поселения на Тапажосе — Итаитубы — составляет около 40 миль. Водопады начинаются неподалеку за этим селением. Десять грозных водопадов, или порогов, следуют один за другим с промежутками в несколько миль; главные из них — Коаита, Бубуре, Салту-Гранди (около 30 футов вышины) и Монтанья. Челны торговцев из Куяба, ежегодно спускающиеся в Сантарен, приходится разгружать у каждого водопада, и индейцы переносят грузы сушей на своих спинах, между тем как пустые суда волокут бечевой через препятствия. Купари мне описывали как реку, которая течет по влажной глинистой долине, покрытой лесами и изобилующей дичью, между тем по берегам Тапажоса за Авейрусом лежали пустынные песчаные кампу с хребтами обнаженных или, скудно поросших лесом холмов — местность такого рода всегда оказывалась чрезвычайно бедной естественно историческими объектами во время сухого сезона, который как раз наступал.

Мы вошли в устье Купари на следующий день (3 августа) вечером. Река была не шире 100 ярдов, но очень глубокая: на середине мы не достали дна линем в 8 фатомов. Берега поросли великолепным лесом; знакомая листва какао, росшего в изобилии среди массы других деревьев, напомнила мне леса главной Амазонки. Мы гребли 5 или б миль, преимущественно в юго-восточном направлении, хотя река делала много крутых поворотов, и остановились на ночь в доме одного поселенца, расположенном на возвышенном берегу, куда взобраться можно было по грубым деревянным ступеням, укрепленным в глинистом склоне. Хозяева дома, два брата метиса, занимали вместе со своими семьями большое, просторное помещение; один из них был кузнец, и мы застали его вместе с двумя парнями-индейцами за работой у горна в открытом сарае под сенью манговых деревьев. Это были сыновья португальского иммигранта, который поселился здесь 40 лет назад и женился на женщине из племени мундуруку. Он был, должно быть, человек куда более трудолюбивый, чем большинство его соотечественников, эмигрирующих в Бразилию в наши дни. На обширном пространстве за домом, в рощах апельсинных, лимонных и кофейных деревьев, еще сохранились следы былой обработки, низменные земли занимала большая какаовая плантация.