ни из какой заданной позиции наблюдения.
Следовательно, в строгом смысле никакие 'данные' не являются подлинно 'сырыми', а любая запись была тем или иным способом подвергнута редактированию и трансформации либо человеком, либо его инструментами.
Однако 'данные' по-прежнему являются самым надежным источником информации, и ученый должен начинать с них. Они его вдохновляют вначале, и к ним он должен вернуться впоследствии.
В средней колонке я перечислил несколько недостаточно определенных объяснительных понятий, повсеместно используемых в науках о поведении: 'эго', 'тревога', 'инстинкт', 'цель', 'разум', 'Я', 'фиксированный паттерн действия', 'интеллект', 'глупость', 'зрелость' и т.п. Из вежливости я назвал их 'эвристическими' концептами, однако, по правде говоря, в большинстве они настолько произвольны и настолько взаимно нерелевантны, что их смесь порождает вид концептуального тумана, во многом замедляющего прогресс науки.
В правой колонке я перечислил то, что я называю 'фундаментальными понятиями'. Они бывают двух видов:
(1) утверждения и системы утверждений, являющиеся трюизмами;
(2) утверждения, или 'законы', истинные вообще.
В рубрику трюизмов я включил 'вечные истины' математики, в которых истинность тавтологически ограничивается теми областями, где применяются созданные человеком множества аксиом и определений: 'Если числа правильно определены, и если операция сложения правильно определена, тогда 5+7=12'. Среди утверждений, которые я бы описал как истинные (научно или эмпирически и в общем), я привел 'законы' сохранения массы и энергии, второе начало термодинамики и им подобные. Однако линию между тавтологическими истинами и эмпирическими обобщениями определить не так просто. Среди моих 'фундаментальных понятий' оказалось много утверждений, в истинности которых не сможет усомниться ни один разумный человек, но которые, однако, нельзя легко классифицировать или как эмпирические, или как тавтологические.
'Законы' вероятности нельзя сформулировать так, чтобы их понимать, но при этом в них не верить. Однако непросто решить, эмпирические они или тавтологические. Это касается и теорем Шеннона из теории информации.
С помощью подобной таблицы можно многое сказать как об усилиях науки вообще, так и о месте и направлении некоторого частного раздела исследований внутри нее. 'Объяснение' - это отображение (mapping) данных на фундаментальные понятия, однако конечная цель науки состоит в увеличении фундаментального знания.
Кажется, что многие исследователи (особенно в области наук о поведении) верят, что научный прогресс преимущественно индуктивен и должен быть индуктивным. Они верят, что прогресс совершается путем изучения 'сырых данных', ведущим к новым эвристическим понятиям. Эвристические понятия затем следует рассматривать как 'рабочие гипотезы' и проверять новыми 'данными'. Они надеются, что в ходе постепенных коррекций и улучшений эти эвристические понятия займут, наконец, достойное место в списке фундаментальных понятий. Около пятидесяти лет работы, в которой участвовали тысячи умных людей, фактически принесли богатый урожай из нескольких сотен эвристических понятий, однако, увы, едва ли произвели хоть один принцип, заслуживающий места в списке фундаментальных понятий.
Слишком ясно, что значительное большинство понятий современной психологии, психиатрии, антропологии, социологии и экономики полностью оторвано от сети фундаментальных понятий науки.
Давным-давно Мольер изобразил устный экзамен на степень доктора, на котором ученые доктора просят кандидата сформулировать 'причину и основание' того, что опиум усыпляет людей. И кандидат, торжествуя, отвечает на специфической латыни: 'Потому что в нем есть снотворный принцип (virtius dormitiva)!'
Характерно, что ученый сталкивается со сложной интерактивной системой в данном случае с взаимодействием человека и опиума. Он наблюдает изменение в системе: человек засыпает. Тогда ученый объясняет изменение, давая имя фиктивной 'причине', локализованной в том или ином компоненте интерактивной системы. Либо опиум содержит овеществленный снотворный принцип, либо человек содержит овеществленную потребность в сне, 'адормитоз', который 'выражается' в его реакции на опиум.
Характерно, что все такие гипотезы сами 'снотворны' в том смысле, что усыпляют 'критическую способность' (еще одна овеществленная фиктивная причина) внутри самого ученого.
Состояние сознания и мыслительная привычка, ведущая от данных к 'снотворной гипотезе' и от нее обратно к данным, является самоподдерживающейся. Все ученые придают высокую ценность предсказанию, и, разумеется, способность предсказывать феномены - прекрасная вещь. Однако предсказание - это весьма неудовлетворительный тест для гипотезы, и это особенно верно для 'снотворной гипотезы'. Если мы утверждаем, что опиум содержит снотворный принцип, мы можем затем посвятить всю исследовательскую жизнь изучению характеристик этого принципа. Устойчив ли он к нагреванию? В какой фракции или дистилляте он содержится? Какова его молекулярная формула? И так далее. На многие из этих вопросов можно получить 'лабораторные' ответы, приводящие к производным гипотезам, не менее 'снотворным', чем та, от которой мы стартовали.
Фактически умножение снотворных гипотез - симптом чрезмерного предпочтения индукции, и это предпочтение всегда должно вести к чему-то, напоминающему нынешнее состояние наук о поведении - к массе квазитеоретических спекуляций вне связи с ядром фундаментального знания.
Я же, напротив (и данное собрание статей весьма нацелено на передачу этой мысли), пытаюсь учить студентов, что в научном исследовании мы стартуем от двух начал, каждое из которых по-своему авторитетно: наблюдения нельзя отрицать, а фундаментальным понятиям нужно соответствовать. Мы должны совершить нечто вроде маневра 'взятия в клещи'.
Если вы обмеряете участок земли или составляете карту звезд, вы имеете две совокупности знаний, ни одну из которых нельзя игнорировать. С одной стороны, есть ваши собственные эмпирические измерения, а с другой геометрия Евклида. Если эти два множества нельзя свести воедино, тогда либо измерения неверны, либо вы сделали из них неправильные выводы, либо вы совершили важнейшее открытие, ведущее к пересмотру всей геометрии.
Горе-бихевиористу, не слыхавшему о базовой структуре науки, не знающему истории скрупулезной философской мысли о человеке за последние 3000 лет, не способному определить ни энтропию, ни таинство, лучше бы ничего не делать, чем множить существующие джунгли недоиспеченных гипотез.
Однако пропасть между эвристикой и фундаментальными понятиями возникает не только из-за эмпиризма и индуктивных привычек, и даже не из-за дефектной системы образования, которая делает профессиональных ученых из людей, мало озабоченных фундаментальной структурой науки. Дело также в том обстоятельстве, что весьма значительная часть науки девятнадцатого века была неприменима или нерелевантна тем проблемам и феноменам, с которыми сталкивается биолог или ученый-бихевиорист.
Более 200 лет, скажем, со времени Ньютона до конца девятнадцатого века, доминирующим содержанием науки были те цепи причин и следствий, которые могли быть отнесены к силам и импульсам. Математика, имевшаяся в распоряжении Ньютона, была преимущественно количественной, и этот факт в сочетании с центральным положением сил и импульсов привел человека к поразительно точным измерениям количеств расстояния, времени, материи и энергии.
Как измерения топографа должны соответствовать геометрии Евклида, так и научная мысль должна была соответствовать великим законам сохранения. Описания любых событий, исследованных физиком или химиком, должны были базироваться на бюджетах массы и энергии, и это правило придало особую строгость всему мышлению точных наук.
Не удивительно, что ранние пионеры наук о поведении начали свою топографию поведения с желания иметь подобную строгую базу, которая направляла бы их спекуляции. 'Длина' и 'масса' были концептами, которые они едва ли могли использовать для описания поведения (каким бы оно ни было), однако 'энергия' казалась более пригодной. Возникло искушение связать 'энергию' с уже существующими метафорами, такими как 'сила' или 'энергичность' эмоций или характера. Либо можно было бы думать об 'энергии' как о чем-то противоположном 'усталости' или 'апатии'. Метаболизм подчиняется энергетическому бюджету (в строгом понимании 'энергии'), а энергия, израсходованная на поведение, несомненно должна включаться в
