— Мы скакали наперегонки… лошадь упала… не знаю, вывих или перелом, — бойко врал Алапай врачу в приемном покое. — Если б не эти ребята, я бы отморозил ноги… Пожалуйста, лечите, только не отрезайте: жить без ноги не могу, люблю свою ногу!
Даже хмурый, сердитый врач улыбнулся, слушая болтовню Алапая.
— Хорошо, что ты не в сапогах, а в ботинках, — сказал он. — Пришлось бы резать — пропало бы голенище. Было бы жалко, правда? — С этими словами он резко крутанул и дернул больную ногу Алапая.
Алапай задохнулся, выпучил глаза, лицо его покрылось пoтом, но не закричал.
— Молодец! — похвалил врач. — Теперь все в порядке. С вывихом мы справились, но в кости могут быть трещины, придется тебе у нас остаться… Посмотрим на рентгене, наложим гипс…
На пути к дому Дардаке погрузился в раздумье. «Вот герой так герой! — превозносил он в душе Алапая. — Надо учиться у него выдержке, терпению и благородству. Я, может быть, искалечил его на всю жизнь, а он не только не винит и не ругает меня, но даже называет батыром. А если б со мной случилось? Я бы, наверно, ревел во всю глотку, я бы возненавидел Алапая, как злейшего врага…» О том, как перед борьбой оскорблял и дразнил его Алапай, Дардаке забыл начисто. Забыл и то, что тот нанес оскорбление его отцу.
Встретив сына на улице, Сарбай крепко схватил его за руку и потащил в дом. Закрыв за собой дверь, шепотом заговорил:
— Этот сын пьяницы Алапай — он хулиган и драчун. Я должен был вас разнять. Ой-е! Плохо, очень плохо, ты сломал ему ногу…
— Не сломал, а только вывихнул.
— Молись, чтобы не стал парень калекой. Случается, что вывих хуже излома… Когда ты стал перекручивать ему ногу, я хотел крикнуть, чтобы ты не делал этого…
— Как же так, папа? Чекир сказал, что ты ушел и конца борьбы не видел…
Сарбай быстро глянул в глаза сыну и отвернулся.
— Так он сказал?.. Вот и не видел, вот и не видел! Да, да, знать ничего не хочу! — Немного помолчав, старик стал причитать: — Ах, Ракмат-Дардаке, Ракмат-Дардаке, что мы за несчастные люди! И все потому, что происходим из племени униженных. Вот увидишь, увидишь — другому бы сошло, а нам с тобой ни за что не сойдет. Обязательно будут неприятности. Перед судьбой и перед аллахом мы беззащитны…
Дети колхозников, работающих на молочной ферме, обычно шли рано утром в школу под предводительством Дардаке. Зажав под мышкой старый, битком набитый книгами и тетрадями клеенчатый портфель, подаренный ему счетоводом, парнишка шагал по узкой тропе среди сугробов весело и быстро, уверенный в том, что детвора спешит за ним и стремится попасть в ногу. Это потому было важно, что Дардаке обязательно напевал какую-нибудь песенку с маршевым мотивом. Тот, кто сбивался с ноги, не мог повторять за ним слова, и начинал теряться и спотыкаться. За спиной Дардаке шла Зейна; она давно к этому привыкла и не видела ничего обидного в том, что на ее долю выпадала как бы второстепенная роль. Маленькие мальчишки и девчонки, подобравшись по росту, двигались за ней длинным хвостом. В конце плелись первоклашки, обнимая и прижимая к груди свои портфельчики. Нести их за ручки малыши не могли — слишком круто подымались по сторонам тропинки сугробы. Опустишь руку с портфелем — и он всю дорогу чертит по снегу.
Ребятишки даже и не сознавали, как им важно, что впереди вышагивает такой рослый и веселый малый, как Дардаке. Как вдруг случилось, что он исчез. Нет его утром. Зейна есть, а Дардаке нет. И громкой песни нет. Зейна тоже поет, но в голосе ее не слышно бодрости. Когда пел сын Сарбая, можно было вовсю топать ногами, кричать, хохотать — его голос заглушал все шумы. А теперь, без него, стал разлаживаться утренний марш школьников. Озорники не слушались Зейны, начинали возню, бросались снежками. Малыши отставали и плакали…
Как-то Зейна, встав пораньше, решила посмотреть, каким путем теперь ходит Дардаке. Спрятавшись за деревом неподалеку от крыльца его дома, она увидела, как, поспешно запахнувшись и надвинув на голову свой заячий капелюх, ее товарищ быстрым шагом двинулся в обход обычного пути. И еще она заметила, что, кроме портфеля с книгами, он несет свой знаменитый бурдючок.
Недолго думая Зейна догнала его:
— Салам, Дардаке! Что с тобой, куда ты несешься?
— Не все ли тебе равно? Иду, значит, надо…
— Как ты мне отвечаешь! И еще называешься другом.
Он смутился и пробурчал:
— Разве можно все говорить… девчонке? Вы же болтушки…
— А что у тебя в бурдюке?
— Молоко…
Она топнула ногой:
— Говори же! Ну что ты замолчал? Кому молоко?
— Больному товарищу.
— Какому? Из школьников никто сейчас не болеет…
Дардаке нахмурился. Подумать только, какой тон она себе позволяет!
— Знаешь что?
— Что?
— То, что ты еще не доросла. Уверена, что товарищи могут быть только в школе… Ничего тебе больше не скажу, противная ты тараторка, вот и все!
Она подбоченилась:
— Вот, значит, как!..
Смотри-ка, во что превращается этот мальчишка! Забыл дружбу, забыл все добро, которое сделали ему. Если высокий и сильный, можно, значит, так себя вести с товарищами? Большой рост и крепкие мускулы — разве этого достаточно, чтобы считать себя взрослым? Она ведь как-никак отличница и комсомолка, у нее есть право знать, что происходит с непутевым одноклассником.
— Ты дождешься, что поставим о тебе вопрос на собрании!
Дардаке снисходительно усмехнулся. Ну, раскипятилась девчонка!
Правду говоря, ему даже нравилась ее горячность. Щеки раскраснелись, а глаза так и сверкают.
— Почему ты стал таким? — продолжала Зейна.
Дардаке пожал плечами:
— Каким?
— Странным, вот каким. Убегаешь от ребят, на уроках сидишь невеселый, невнимательный…
— А еще?
— А еще то, что держишься, будто не школьник-семиклассник, а взрослый парень.
— Ну еще, еще!..
— Не дразнись, противный! — Она чуть не плакала от злости. — Еще то, что не вступил в комсомол до сих пор. И то, что… не носишь пионерский галстук.
Дардаке искренне расхохотался. Его громкий хохот разнесся в морозном воздухе по всему кыштаку.
— Галстук? Значит, пионерский галстук? Я? Чтобы насмешить весь кыштак?
Он расхохотался еще громче.
Зейна резко отвернулась и побежала. Никогда она не простит ему этого глупого хохота.
Утром, передав через больничную нянечку бурдючок, Дардаке подходил к окну и кричал сквозь двойную раму:
— Алапай, Алапай! Ну как, лучше тебе?
Заслышав голос товарища, больной, оторвавшись от книги, поворачивал к окну лицо и улыбался. Видна была его широкая грудь, из-под одеяла с белым пододеяльником торчала огромная нога в гипсе.
