Слоун подняла на Джордана глаза и улыбнулась.
— Иногда мне кажется, что в капусте… С сыном мне повезло. С ним я забываю об отце. Сын всегда ласков, никогда не делает ничего плохого… Не то что отец. Сын — мое счастье…
— А ты верила, что жизнь может тебе подарить иное счастье?
— Иногда — да, иногда — нет… А вообще-то счастье чаще всего бывает в книжках или в кино, — вздохнула Слоун.
Все выше поднималось солнце над горизонтом. День разгорался.
«Может быть, последний наш день», — подумала Слоун.
— Что с тобой? О чем ты грустишь? — Джордан нежно коснулся языком мочки ее уха.
— Вспоминаю… Твой недавний матч.
— Что-то ты слишком много вспоминаешь, женщина.
— Я раньше почему-то думала, что настоящие спортсмены… ну вроде тебя… ничем не занимаются всерьез, кроме своего спорта. — Слоун говорила, а Джордан целовал ее лицо, шею, грудь, постепенно спускаясь все ниже и ниже. — Спортсмены, конечно, закаленные люди, но ведь всему есть предел.
— За мою выносливость ты не беспокойся. — Джордан оторвался на секунду от своего чудесного занятия, — с тех пор, как мы с тобой здесь поселились, я, кажется, каждый день ездил играть. И, черт побери, небезуспешно. А потом… ты разве замечала мою усталость или тягу к воздержанию?
— Что ты, милый…
Они лежали рядом, полуобнявшись. Оба — нагие: темный, бронзовый от загара Джордан и снежно белая, светящаяся Слоун. Его рука легла на пышную грудь Слоун — нежить ее белоснежные холмы, другая пустилась вниз, к бедрам. В один и тот же миг им неудержимо захотелось самой близкой близости: Слоун почувствовала, как сильно и нежно, целуя то одну, то другую грудь, входит в нее Джордан, с каждым движением все глубже и глубже. Слоун выгнулась, с наслаждением отвечая на страстные поцелуи и проникновения мужчины. Ей хотелось только одного — снова, снова, снова…
Потом, придя в себя, она подумала: «Слишком много счастья — это несчастье. Это ошибка, за которую придется расплачиваться…»
Она разрешала Джордану все, потому что он покорил ее с первого взгляда. Но вправе ли она позволить себе это «все»?
В первый их день такие мысли даже не могли прийти ей в голову…
В финальном матче сошлись американцы и англичане, Джордан Филлипс и Макс Кенион.
Габи и Слоун в своем любимом «деревенском» секторе трибун с волнением следили за игрой. При каждом резком столкновении всадников сердце Слоун замирало.
— У меня такое чувство, что они готовы убить друг друга, — произнесла Слоун, не отрываясь от бинокля.
— Я ведь говорила тебе: когда Макс и Джордан играют друг против друга — на поле начинается настоящая война. И это — не первый год, не раз уж дело доходило почти до гибельной развязки. Остановить их удавалось в самую последнюю минуту.
— И все из-за этой Джилли, — мрачно сказала Слоун.
Габи покачала головой.
— Мне кажется, дело теперь уже не только в Джилли. Правда, Макс вбил себе в голову, что Джилли хочет возобновить связь с Джорданом. Но ведь Джордан первый ее бросил. Я знаю Джордана, он человек слова и не блефует, решил порвать — значит, порвет окончательно.
«А может быть, Макс и прав», — подумала Слоун. После того как она усомнилась в своем праве на счастье, к ней не возвращалось прежнее ее легкое настроение.
— Макс до сих пор безумно обожает свою жену, и ему мерещится, что каждый мужчина только и мечтает, как бы затащить ее в постель, — Габи зло ухмыльнулась. — Впрочем, многие сделали бы это с удовольствием.
— Она заигрывала когда-нибудь с Карло?
— С Карло? С чего ты взяла?
— Я недавно видела ее здесь.
— Можешь быть уверена, ее интересует не Карло.
Слоун попыталась сосредоточиться на игре, достигшей уже предельного напряжения. Англичане атаковали непрерывно, два раза нарушили правила. Команда Джордана дважды использовала право на штрафной. И все же англичане вели в счете с преимуществом в два очка.
Слоун опустила бинокль и встала.
— Ты куда?
— Хочу увидеть Джордана. У меня такое чувство, что его надо сейчас поддержать.
Габи улыбнулась.
— Я предпочитаю делать это на расстоянии, запах лошадиного пота валит меня с ног.
— Я из этого ублюдка кишки выпущу, — орал Джордан, спешиваясь и бросая поводья конюху. Он шел к Слоун легкой походкой — за годы тренировок любые нагрузки, казалось, были ему нипочем. Подойдя, стянул шлем: лицо красное, волосы прилипли ко лбу. Слоун протянула ему влажное полотенце, налила холодного чая.
— Вы опасно сблизились в борьбе за мяч!
— Сблизились?! Да еще чуть-чуть — и мы бы сшиблись на полной скорости, черт побери!
Вокруг вилась туча насекомых, и Слоун тщетно пыталась разогнать их, беспорядочно взмахивая руками. Джордан широко улыбнулся.
— Что-то мухи разлетались сегодня, а?
— Не одни мухи, а вообще… всякие… насекомые, противные ужасно. Тебя они разве не кусают?
Джордан улыбнулся.
— Дорогая, только не смейся, вот ты, скажем, муха, тебе разве не хотелось бы укусить человека, который в самую жару как безумный носится по полю?
Слоун в тон ему ответила:
— Если другой пищи поблизости нет… что остается.
Отпив из чашки глоток чаю, она протянула ее Джордану.
Джордан смотрел только на поле, видел только его.
— Я должен был готовиться получше, — высказал он вслух свои мысли, — все же тренировок было маловато…
— Ты слишком строг к себе.
— Нет, Слоун, я обязан играть безупречно. Как прима в театре. Она не может оправдывать плохую игру тем, что весь спектакль плох, неудачен. Иначе она перестает быть примой.
— Но ведь у тебя это четвертая игра подряд… — Слоун взяла у Джордана чашку и, к его величайшему изумлению, стала помогать ему стаскивать через голову рубашку. Как только его голова вынырнула, Джордан проворчал:
— Ничего себе! Женщина, как мне тебя понять? Вокруг столько людей, посторонних…
— Расслабься, дорогой, и не бойся: я не коснусь того, что ниже пояса.
— Вот это как раз было бы совсем неплохо, даже забавно.
— Ты мне потом расскажешь об этом, а то и впрямь мы становимся центром внимания.
— Если кому-то не нравится, пусть не смотрит. — И Джордан поцеловал Слоун.
— Когда ты так говоришь, ты ужасно напоминаешь мне маленького проказника.
— Так оно и есть, неужели ты до сих пор не поняла?
— Еще нет.
Джордан не хотел ее отпускать.
— Слоун, послушай, махнем вместе в Аргентину, а? Всего на пару недель — учти, такая возможность выпадает один раз в жизни.
Слоун опечалилась.
