Джордан повернул к катку у Рокфеллер-центра, чтобы сделать небольшую передышку.
— Честно говоря, я не думал обсуждать сейчас планы наших праздников. Но учти: твои планы опасны. Понимаю, что не смогу удержать вас, даже если запру маму в туалете. Но… если Тревис хочет увидеть Таймс-сквер в канун Рождества или Нового года, для этого не обязательно толкаться среди жуликов и наркоманов — можно просто включить телевизор.
Слоун остановилась, поставила пакеты на землю и облегченно вздохнула. Она устала, щеки разрумянились от мороза, волосы выбились из-под шляпки.
— Ты хочешь быть нелюбимым и злым отчимом моему сыну?
— Нет, только любимым и добрым. — Джордан долго смотрел на конькобежцев, запрудивших каток. Потом он повернулся к Слоун: — Любовь моя, ты не будешь против, если мы отпразднуем Рождество в Мунстоуне, а Новый год здесь? — И снова стал смотреть на катающихся, — но мысли его блуждали далеко- далеко.
Слоун молча поцеловала Джордана и после паузы сказала:
— Мне будет хорошо где угодно, если мы будем вместе.
— Ты в этом уверена?
— Да, целиком и полностью.
— Запомни, ты сама сказала. — Джордан взглянул на часы. — А как насчет еды?
— Принято! Когда мы ели в последний раз?
— Ну, тогда вперед… — Джордан полез в задний карман брюк, и лицо его вытянулось. — А если в этот раз ты пригласишь меня на ленч?..
— Почему? Что случилось?
— Кто-то уже побывал в моем кармане.
— В Мунстоуне под Новый год у нас ставили настоящее дерево, уж никак не синтетику! — рассказывал Джордан Тревису. Они наряжали искусственную шотландскую сосну в гостиной Слоун. — Мы выходили в лес и выбирали самое подходящее деревце. Срубленную елку несли домой. Потом наступало приятное время: наряжали ее, зажигали огни… — Воспоминания заставили Джордана счастливо улыбаться.
— А кончается это веселье всегда иголками по всему полу. — В комнату вошла Слоун, уже празднично одетая и причесанная.
— Да, но это так здорово: настоящие иголки и фантастический запах живого дерева, смолы и снега…
— Джордан, пожалуйста, украшай — и здесь живое дерево, и пусть оно стоит, сколько влезет, но при одном условии: потом ты все убираешь сам! — Слоун старалась говорить строго, она не шутит.
Джордан со стремянки посмотрел на нее.
— Ну-ну…
— Что ты хочешь сказать своим «ну-ну»?
— Увидишь.
— Господи, я уже боюсь.
Поднявшись еще выше, Джордан вдруг спросил:
— Ты не забыла еще то Рождество, которое провела в Чикаго?
Слоун помрачнела.
— Помню: денег нет, да в придачу грудной ребенок на руках.
«Не считая всех прочих неприятностей», — подумала она.
— А до этого? Ну, когда ты была еще ребенком?
— И это воспоминание безрадостно.
— Ты пыталась что-то изменить?
— Конечно. Я ведь была на все руки мастер. Я делала вид, что у меня нет проблем: шутила, смеялась, изображала оптимистку.
Слоун взяла из коробки разбитую елочную игрушку, подержала ее в руках и положила обратно. Сэмми Дуглас, дерзкая, остроумная девчонка… О чем это она задумалась? Все было так давно, в какой-то совершенно другой жизни…
— Слушай, Слоун! — услышала она голос Джордана. — В том, что ты рассказываешь, есть что-то интригующее…
— Я совершенно не хотела тебя заинтриговать, — холодно заметила Слоун.
Сидя на полу, среди разорванной оберточной бумаги, лент и коробок, Тревис с неостывающим энтузиазмом продолжал разбирать новогодние подарки. Слоун, положив голову на плечо Джордану, сидела рядом, на краю дивана.
— Смотри внимательно, — предупредила она сына, — не открой случайно чужой пакет, ты уж больно увлекся.
— Ну, а когда вы будете открывать свои подарки? — Тревису не терпелось увидеть их.
— Да прямо сейчас! — Джордан вытащил из-под елки огромный пакет, обернутый в сверкающую серебристую бумагу, перевязанную голубой лентой.
— Что там? — Слоун вытянула шею.
— Дорогая, есть только один способ удовлетворить любопытство. Догадываешься, какой?
Слоун надорвала бумагу, обнаружив большую коробку, осторожно подняла крышку. Короткий вскрик — потом тишина. Слоун не могла глаз отвести от той самой шубы из чернобурки, шубы, о которой она мечтала давно, а увидела на Пятой авеню в октябре.
— Я не знаю, Джордан, что сказать…
— Не надо ничего говорить, лучше примерь.
— Нет, если надеть сейчас — не будет вида.
— Да уж ладно, померь, увидишь, на тебе она будет прекрасно выглядеть, что бы ни было под шубой.
Слоун покачала головой.
— Нет, нет, не сейчас, позже… давай-ка открывай свой подарок — вон тот красный пакет.
Джордан нашел пакет и уселся с ним на диван. Пакет тоже был огромный.
— Ничего себе! Что там может быть? Не лошадь же?
— Не совсем.
Развернув бумагу, Джордан обнаружил тоже под ней коробку, а сняв крышку, увидел внутри еще одну, поменьше, обернутую в золотую фольгу. А внутри той — еще одна, и еще, и еще. Коробочки становились все меньше и меньше, а бумага и картон у ног Джордана уже образовали горку.
— Слоун, ты скажешь, когда это кончится?
— Сам увидишь.
— Но я уже устал…
Наконец он дошел до последней коробочки, очень маленькой, в голубой бумаге. Джордан взвесил ее на руке.
— Спорим, там ничего нет. — Джордан повертел коробочку в руках — она — как последняя точка в романе. Слоун подсунула под ленточку палец, дернула. Джордан медленно открыл коробочку — и замер. На фоне синего бархата лежал золотой медальон с цепочкой. На нем был изображен Мунстоун. А над Мунстоуном летел Пегас с всадником, державшим в поднятой руке клюшку для поло.
— Я дала ювелиру фотографию Мунстоуна, и он сделал рисунок точно по ней.
— Восхитительно! — Никто никогда не дарил ему ничего подобного — такого умного, оригинального, сделанного для него подарка!
— Дай-ка надену на тебя. — Она вытянула руки, чтоб застегнуть замочек медальона, но Джордан решил все по-своему: его губы встретились с губами Слоун. Тревис уже большой, он все понимает.
— И как ты хочешь, чтоб я это сделал?
Двое сидели в закутке маленькой таверны в Форт-Лодердейле. Они пришли сюда поговорить о деле — и место было выбрано с расчетом, что здесь их никто не узнает. Перед каждым стояло по кружке пива, но
